сабельщик подошел к великому камню. Кирпичного цвета поверхность усеяна
длинными выщербленами – песок, носимый ветром, изрезал камень сотнями
полос.
– Ну что, вперед, то бишь, наверх?
Тарсянин убрал кинжал, стал взбираться. В сухом жаре долины пот испарялся
мгновенно, на теле оставались белые пятна соли, а горло чесалось от недостатка
влаги. Обожженные места болели, подниматься было тяжело. Один раз камень под
пальцами выкрошились и сабельщик повис, уцепившись больной рукой за уступ.
Раскаты боли проходили через пробитое плечо, судорога схватила пальцы, но
Марху удалось подтянуться и залезть на верхушку скалы. Спускаться было сложно, пологий склон, очень маленькие уступы, да и солнце раскалило камень так, что
пальцы обжигались. В трех шагах от земли, руки соскользнули и сабельщик, чертыхаясь, кубарем скатился в кусты полыни. Волдыри на спине стерло, от пыли
и травы раны зажгло невыносимо.
Марх сжал зубы, медленно достал кинжал. Прямо перед ним на замысловатом
плетеном орнаменте сидел паук. Крупный, с кулак, мохнатые лапки широко
разведены, куча глаз сверлят неведомого врага. В мгновение сабельщик выставил
кинжал, паук сложился, попав на острое лезвие. С клыков капал яд, через
хитиновые пластины текла густая паучья кровь. Тарсянин ощутил, как по спине
льются холодные потоки, сердце забилось, словно у загнанной лошади. Он резко
встал, смахнул с кинжала застывший страх, судорожно растоптал. Поднял взгляд и
ощутил, что деревенеет. Взору открылась долина – живая, пульсирующая и
шуршащая. Меж кустарников и редких валунов кишели сотни многолапых тварей.
Чернели спинки пауков, желтели жала скорпионов, огромными фасеточными
глазами смотрели похожие на стрекоз жуки, извивались ядовитые красноватые
сороконожки. Масса кипела, существа яростно бились друг с другом, пожирали
себе подобных, самки поедали самцов, таскали на себе прозрачные мешочки яиц.
Тарсянин почувствовал, что теряет сознание, с усилием вздохнул, сжал нож.
– Только вперед. Ну, Зуритай, ну овечий сын. Как это он видит наши страхи?
Была бы здесь армия, даже мускул не дрогнул бы. А тут эти.
Марх устремил взгляд на конец долины, наметил точку. Пошел размеренно, отсчитывая удары сердца. Вот он уже приблизился к этому морю ползучих тварей.
Губы медленно задвигались, произнося давно забытые молитвы, тихо распевая
псалмы богам и взывая о спасении. Глаза стали бесстрастные, отрешенные.
Тарсянин ступал по долине, ощущал, как на него забираются десятки тонких
колючих лап, слышал, как угрожающе трещат чешуйками скорпионы, чувствовал
скользкие хоботки жуков и сороконожек. По животу поползли, щекоча, цепкие
жуки, от них шел стойкий квашеный запах. Марх медленно и глубоко вздохнул, давя смех, тут же в носу засвербело. Поднять руки сабельщик боялся – не напугать
бы тварей, пришлось сделать унизительное для воина действо. Облизав языком
верхнюю губу, дотянулся ею до носа, увлажняя волосатые пещеры. Полегчало. К
середине пути первый паук уже добрался до шеи, стал заползать на голову, занимая
лысую вершину. Он сорвался, зацепил скорпиона, умостившегося на поясе, они
сцепились в ожесточенной схватке, кубарем скатились по ноге, увязав в драку еще
нескольких тварей. Бьющийся комок барахтался на песчанике, тарсянин мысленно
поблагодарил богов и продолжил ход. Через некоторое время он был полностью
облеплен ядовитыми существами, щурил глаза, чтобы никакая мохнатая лапа не
задела зрачок. Чуть позже уже переступал вперед, закрыв глаза и плотно зажав рот.
Вдруг ощутил прохладу, осторожно открыл глаза и увидел, что находится в тускло
освещенной комнате за чертой спасительного круга. Неподалеку сидел дрожащий
от холода Пармен, обхватил колени руками, чернявую голову уронил на грудь, согревая дыханием посиневшую кожу.
Авенир брел по подземелью. Прямо в стенах были вырыты норы, вместо
дверей узкие дыры с решетками. Из недр истошно вопили, сорванные голоса
хрипели, сипели, отказываясь повиноваться своим хозяевам. Где-то рядом плакал
ребенок, верещал так, что по телу шла дрожь. Волхв оставил позади арку, вышел в
широкую комнату. Освещали пыточную факелы – масло коптило, гарь хоть и
уходила в отводы, но лицо и руки все равно быстро покрылись сажей. По обеим
сторонам находились орудия истязания.
На изогнутом посередке столе лежала женщина, в рот впихнута трубка.
Истязатели заливали в жертву мерзкую, отвратительно пахнущую жидкость. Глаза
мученицы вытаращены, голова и конечности зажаты тисками. Живот раздуло, как у