проклятого короля. Волхв посмотрел на Корво. Тот изменялся в лице, видно, что
борется с овладевающими его демонами. По телу скользнули алые разряды, сияние
в глазах усиливалось. Моргот рвался наружу – лишь бы успеть воплотиться, а там –
прокопает выход на белый свет, поработит этот холодный тусклый мир, зажжет
свой факел славы и станет новым божеством в Царстве Живых! Тогда вспыхнут
костры правосудия, вопли еретиков разорвут небеса, восторжествует новая Истина
и его месть Высшему свершится!
Авенир сосредоточился. Его тошнило от слабости, акудник почти терял
сознание, но посох поднял. Ралисту и лазурит тускло засветились. Волхв глубоко
вдохнул, голова закружилась, в глазах проплывали пестрые пятна. Корво стоял
отрешенно, не двигаясь и чаровник, вздохнув, произнес Слово. С посоха сорвался
луч и мертвый воин превратился в ониксовую статую.
Не прерывая молитвы, кивнул Унтц-Гаки. Тот оставил хозяина и с той
осторожностью, на какую был способен, стал подталкивать к волхву друзей. Когда
все были вместе, Нир, превозмогая тошноту и боль, вытянул руки в стороны, широко расставил ноги. Вокруг замелькали светящиеся полосы.
С потолка падали крупные, с кулак, каменья, сыпалась руда. Неподалеку
рухнул пласт земли, обнажив струящийся поток лавы. В нем били снопы искр, пахло горелым железом. Чад заполонил залу, дышалось все тяжелее. Кружащих
полос становилось больше, они бешено вертелись вокруг кучки живых, свистя и
кроша в песок падающие булыжники. В ушах хлопнуло, волхв почувствовал, как
его крутит и ломает, бросает из стороны в сторону. Руки наливались свинцом, корчи били тело, но терпел, стараясь выпрямиться еще больше, не обращая
внимания на тошноту и рези, молясь – только бы не отключится на полпути, лишь
бы не потерять в полете друзей.
Внезапно Авенира ослепило, желудок дернулся в сторону, холодная стена
больно ударила в лицо. Тело обожгло ветром, волхв подскочил, но тут же был сбит
ледяным дыханием гор. Легкие вгрызались в свежий воздух, голову от холода
заломило так, что зажимал изо всех сил, боясь, что взорвется от напора крови.
Среди заунывного пения кружащихся в танце ветров слышался треск – видимо, все
же кто-то долетел с ним, не выбился из сферы.
Понемногу глаза привыкли. Судя по всему, их забросило на вершину черной
горы, самой низкой из всей гряды. В слепящей белизне увидел израненное тело, признал Марха. Не обращая внимания на пронзающую от стужи боль, подполз к
сабельщику. Тот лежал, едва дыша, нога вывернута неестественно, будто у
тряпичной куклы. Тарсянин закашлялся и Авенир ужаснулся – комочки крови
обагрили рот, шею, тянулись скользкими нитями и тут же застывали на холодной
коже. Побледневший и изуродованный, сабельщик все же нашел силы улыбнутся:
– Ну что, рекрут? Заварили кашу? Освободить… народ… Это честь. Не этого
хотелось, ну и…
Волхв, стер замерзшие слезы, вздохнул. Ног и рук уже не чувствовал, внутри
все стыло и он, как мог в этой ледяной гробнице, наслаждался свежестью и
чистотой:
– Это еще не все, Марх. Мы сделали, что могли. Пусть даже кто-то другой
дойдет до обетованного Царства. Главное, что шли в своем предназначении, очистили путь. Даст Высший, выкарабкаемся. Ты только держись, еще не…
Последние слова чаровника потонули в ревущем снежном вихре.
Эпилог
Калит поморщился. Через решетку в его келью скользнул первый солнечный
луч, назойливо будя пожилого монаха. Старец степенно встал, скрутил спальную
рогожу. Неторопливо подошел к медному тазу, почерпнул холодной воды и с
удовольствием разбил это небольшое озерцо в ладонях о морщинистое лицо.
Фыркнул, – к Высшему стоит умытым приходить, подготовленным. Тут же
горестно вздохнул – спросонья преступил заповедь радоваться солнцу.
«Да буде милостив ко мне, грешному».
Опустившись на молельный коврик, вознес склады – сначала о пробуждении, потом хвалебные, дошел до плотяных. Накинул на робу куцый полушубок и
отправился во двор намазывать сани. Заглянул по дороге в келью послушника.
Молодой монах спал, сжавшись в комок на драной подстилке, дрожал от холода.
Старец вздохнул – самому-то далеко до освящения, а малец еще только начал
подвизаться. Напустил на себя грозный вид, толкнул клюкой в бок:
– Пока ты плоть питаешь и греешь, братия уже псалмы поют, душу Высшему
изливают. Ох, Тайрин, дух бодр, плоть же немощна. Вставай, грешник окаянный!
Худощавый парень лет семнадцати, как ужаленный подскочил с подстилки.