изливал – вот как, мол, она может? Я ей и то, и это, и люблю ее, и жить не могу, и
все заработанное на подарки трачу. А он – да ты что, это же пастушка. Да о ней по
всему селению слухи ходят, только уличить не получается. Он как ножом по сердцу
языком резал, а она будто в холодный омут с веревкой на шее.
С полчаса соратники молчали. Авенир кусок мяса бросил муравиту, тот
проглотил, не жуя.
– Так ты из-за нее в монастырь пошел?
Сабельщик подернул бровями:
– И да, и нет. После такого унижения надо было что-то делать. Случись это
сейчас, убил бы обоих. А тогда… Пошел наемником к азотянскому властителю –
биться с зеленокожими аггами. Это не рыхлые увальни-набы. Крепкие, яростные
орки. Еще и умные к тому же. После нескольких лет походов я был еще жив – не
нашел смерти. Тогда искать я стал истину. Захотел понять – как же так, что друзья
предать могут, обмануть – ни за что. У людей не нашел, отправился к святым.
Ходил от монастыря к монастырю. Святые снаружи стремились к истине, а в
душах творилось черное и злое. Встретилась мне в бесконечных горах Турмаги
обитель Элхои. Там все истинно, но это исключение. Люди по сущности – лгуны.
Да и сам я не лучше. Видать натура такая – хоть истина и одна для всех, а вот
только правда у каждого своя. То бишь, каждый себя оправдает.
– Я бы убил…
– Кого? Девку?
– Себя убил бы.
– Я хотел, да не смог. Решил не губить из-за падали великого человека. Да и
проще надо относиться…
Марх насторожился:
– Тише. Слышишь?
Авенир затаил дыхание и напряг слух. Вокруг шелестело – будто терли друг о
друга сухие ветки с листьями. Мулы почуяли неладное, озабоченно замычали, попятились к скале. На тускло освещенной земле то тут, то там вырастали бугорки.
Из ямок на поверхность выползали похожие на сороконожек существа. Их
привлекло тепло, исходящее от костра. Путникам грозила смертельная опасность –
мягкотелые твари питались падалью, но не прочь были отведать и свежей плоти.
Марх резанул и откинул нескольких. В темноте раздался чавкающий звук –
существа не брезговали никем, жрали своих же. Сабельщик протянул Авениру
клинок, сам раскрыл резач. Приготовились к бойне. Молодой акудник в поисках
спасительной тропки завертел головой. Они стояли под скалой на небольшом
каменном плато. Снизу к ним не подкопаются, но вот убежать – герои оказались
заложниками огромного пологого камня, защищавшего их от ветра, теперь же
ставшего холодным молчаливым тюремщиком. Марх отбросил кинувшуюся тварь, Авенир разрубил выползшую на поверхность. Существ становилось больше.
Похожая на волны, кишащая масса наползала. Путники рубили без устали, давили
сапогами, оружие и тела покрылись брызгами мутной зеленоватой слизи, мулы
забились в трещину. Рубище продолжалось больше часа. Руки прилипли к оружию, тела, лица – все покрылось липкой едкой массой.
Раздался протяжный писк. С камня в самую кучу тварей огромной черной
глыбой рухнул муравит. Как по приказу неведомого мага, вся чешуйчатая масса
остановилась и стала панически зарываться в землю. Нежданный спаситель
носился с радостным кличем, на полном ходу пожирая несчастных, тонкий
розовый язык – или хоботок – молниеносно выстреливал в сороконожек,
обхватывал, притягивал, жвалы легко растирали хининовую чешую. Хруст, визг, стрекот стояли такие, что – Авенир готов биться об заклад – на три версты все
живое проснулось и пугливо вжалось в свои лежбища. Кровавая жральня, если
конечно можно было назвать эту мутную слизь кровью, длилась недолго. Все твари
исчезли, на поверхности остались только скорлупки, да муравит, дрожа от
наслаждения, поедал остатки, всасывал желтоватую студенистую массу.
– Как он их, а, – тарсянин переводил дыхание. Чтобы разбить броню твари, приходилось бить наотмашь, и Марх немало притомился. Муравит же раскалывал
чешую, аки бабки лузгают семена тыквы.
Несмотря на ночь и дикую усталость, пошли к ближайшей речушке, отмыться
от «следов доблестной брани»…
Муравит сидел рядом. Узкий язык вылизывал пластинчатую шкуру, передние
трехпалые лапы скребли гравий. Радуется, наверное – подумал Авенир, взглянул на
одновременно счастливого и расстроенного Марха. Резач и клинки испещерены
зазубринами и теперь годятся разве что для шинки капусты.
– Ты бы, наверное, и нас сожрал?
Марх чистил сапог от слизи. Она уже подсохла и оставляла следы, не желая
счищаться даже песком. Авенир, несмотря на все предупреждения, отплыл от
берега.
– Не нравится мясо.