Откуда ни возьмись, появился Пармен. Глаза светятся радостью, лицо зарделось - похож на факел в темной пещере. На шее, на веревке из болотной травы болталась ракушка. Увидел Авенира с Мархом, стоявшего рядом со столом Унтц-Гаки:
- Отпустила!
Заметив печаль друзей, остановился:
- Офелия сказала, что могу идти, приду, когда найду камень, а ей другого не надо, будет ждать. Говорит, благо, могу и двести лет в девках. А вы что сникли?
Волхв дрогнул:
- Мы в поганой яме. Ловушка древних магов. Выхода нет. Скоро ты начнешь разлагаться, раны покроются черной плесенью, кости станут хрупкими и сломаются от собственного веса. Будешь лежать и гнить вечно.
Пармен осмотрелся. От вида стало тошно, его вывернуло, когда приподнимался, сапог попал на чью-то руку, каблук перекатился по сгнившим пальцам и цыган грохнулся в едкую сопливую жижу, подняв фонтан клейких брызг. Барахтаясь, поднялся, желудок старался выскочить наружу, внутри болело. Поспешно отерся, брезгливо смахнул остатки чьих-то кишок.
Волхв покрылся пятнами, сжал посох. Ралисту едва мерцал, истончающаяся струйка света перетекала по ранам, но сил не хватало затянуть даже мелкие царапины. Он обреченно покачал головой:
- Буденгай предупреждал, что магия здесь не имеет влияния. Вся наша сила уходит вглубь, питает проклятого короля. Корво - счастливчик, умер в бою. Наверное, сейчас уже в Пиреях с толстяком квас распивают. А мы здесь будем очень долго.
Марх мрачно качнул головой, голос был тяжелым, хриплым:
- Корво еще в пути. Если у нас в Глинтлей... когда он был, попасть трудно, то в Пиреи вообще невозможно. Да и похоронен не по обычаю, тело сжигать надобно, а не закапывать.
Пармен удивленно смотрел, то на одного, то на другого, иногда взирал на приникшего муравита:
- Вы что такие мрачные? Выход искали?
Тарсянин лежал на каменном пьедестале, закрыв глаза, кивнул на волхва:
- Вот. Искал, бегал. Только разлагаться начал. Глянь на свои раны, тоже небось трупачами покрылся. Он просто поцарапался, а ты уже искупаться успел.
Цыган осмотрел руки, заглянул под рубаху:
- Все чисто. А выход я найду.
Авенир заметил, что, и вправду, Пармен не гниет, не покрывается пятнами, даже ранки чистые, подернулись корками, а мелкие и вовсе затянулись. Превозмогая боль и тошноту, спросил:
- Как ты найдешь выход?
Пармен оживился:
- Я знаю, надо увидеть то, что непохоже на все остальное. Освободите столик.
Он осмотрел каменное изваяние. Руки ощупывали каждую закорючку, загогулину, пальцы скользили по изображениям. Марх с иронией смотрел на цыгана, хмыкнул, когда тот, зажмурившись, погрузил пятерню в жижу. Наконец, нащупал выступ, потянул. Внизу что-то щелкнуло.
Пармен встал, оттряхнул ладони.
- Вот, теперь надо толкать.
Все четверо уперлись в глыбу. Было тяжело, ослабевшие суставы хрустели, потом пошло по слизи, камень понемногу сдвигался. После изнурительного толкания раздался щелчок. В полу на месте, где раньше стоял камень, появилось отверстие. С краев начала заливаться слизь, проваливаться гнилые кости.
Марх оживился, с запалом, но еще тихо крикнул:
- Эй, надо спускаться! Я не хочу ползти по тухляку!
Пармен подался было к яме, но на плечо легла серая высохшая рука. Авенир покрылся пятнами, глаза потускнели и ввалились, лицо осунулось и похудело. Едва шелестящим голосом произнес:
- Не смейте... Туда... Умрем.
- Но как?
Волхв, шатаясь, схватил одной рукой Пармена, другой тарсянина, с нажимом сказал:
- Держитесь. Лезть... нельзя.
Сабельщик с цыганом переглянулись, акудник не зря чего-то опасается. Затащили его на камень, сами сели сверху, муравит жвалами осторожно держал хозяина, не давая обмякшему телу выскользнуть. Течение усиливалось, пол прогнулся в воронку. Полуживая масса из плоти, гнили и слизи с шумом скользила по мрамору, с бульканьем проваливаясь в слив. Авенира с муравитом захлестнуло до подбородка, Пармен и Марх изо всех сил держали парня, Унтц-Гаки вцепился в камень, неподвижно застыл, держа голову над вонючим потоком.
Руки слабели, дрожа от напряжения. Марх едва удерживал волхва, в голове бил гонг, удары сердца глушили, дышать невозможно. Склизское обмякшее тело держать тяжело, а тут еще вонь разложений душит и щиплет глаза.
Наконец, поток иссяк. Мраморные плиты сдвинулись, пол выровнялся. Герои в бессилии упали на холодный мрамор. В выпиравших из стен чашках горели жирники, в зале посветлело. Пармена снова вывернуло. Марх спиной прислонился к каменному столу, хрипло дышал, зажимал больное плечо. Волхв лежал ничком, раскинув руки, не двигался. Вся одежда пропитана тухлятиной - от запаха бы удавились без задних мыслей, но за все время привыкли. Так что, когда масса пошла, а вся гниль вскрылась и выплескивалась в воздух, было уже терпимо. Через минуту волхв очнулся, к горлу подкатил горький комок. Полоскало долго и нещадно, парень всхлипывал от боли, с непереваренными кусками рыбы выходила и кровь. Поднялся зеленый, сероватые пятна уже сходили, взгляд был хмурым, измученным, но здоровым. Подошел к Марху, протянул посох. Тот вспыхнул, огненные струи полосонули по ране, но не жег, а лишь иссушил гниль, очистил от черных тонких змей. Сам ощупал пояс, достал траву, та осталась нетронутой. Поморщившись сунул в рот, принялся жевать сухую горькую массу. Небольшое брение приложил к раненому плечу, остальное проглотил: