- Спасибо за помощь, Фатира, уже почти не болит.
Девушка продолжала держать руку на животе гостя, второй поглаживала мускулистый торс. Авенир ощутил прилив тепла в тазу, замялся:
- Я... уже чувствую себя лучше. Думаю, мне нужно отдохнуть.
На глазах наложницы навернулись слезы:
- Тебе не нравятся мои ласки? Я не так выгляжу?
Парень залился краской, в горле пересохло:
- Нет...
Девица вскипела:
- Все вы, вояки, думаете только о себе. Конечно! Что там какая-то наложница... А зеленоглазый гость может еще через десяток лет только появится. Что ж мне теперь, до старости в девках ходить, под поясом? Или отправят какому-нибудь старому уродливому князю - еще хуже!
Нир сглотнул, затрес руками:
- Нет... Фатира... ты прекрасна, просто я это... ну, никогда...
В глазах наложницы вспыхнули озорные огоньки, уголки рта хищно приподнялись:
- Не переживай, господин. Твоя служанка все сделает сама.
Алая накидка улетела на скучающую медвежью шкуру. Рука Фатиры погасила светильник и обвила шею юноши...
***
Что-то твердое назойливо толкало Марха в бок. Тарсянин приподнялся, побагровевшие глаза никак не хотели открываться. В ушах гудело, руки дрожали, во рту привкус тарбаганской паленой шкуры. Скорая смерть не пришла за ним - может, побрезговала прикасаться к упитому в таз телу. Понемногу из пелены появился силуэт молодого хунна, который тупым концом копья раздраженно будил гостя. Юноша осклабился, от пронзительного высокого голоса хотелось зарыться в землю:
- Жив, видать. Так вчера нахлебался, мог и к своему Бадучену отправиться. Твой послушник уже проснулся, ждет на обрядовом привале.
- Молви ему, что я скоро приду.
- Сам скажешь, ты мне не господин.
Марх повернулся, пошатываясь, встал. Набат в голове стихал, тело еще ломило, но дрожь прошла. Что же было?
Память постепенно возвращалась. После битвы паренек сразу потрусил в гостевую почивальню. А сабельщик? До своего шатра тарсянин дошел не сразу. Завернул в круг воинов, пивал с ними, боролся - кажись, даже кому-то ребро сломал. Хотел посмотреть ханских коней, коими славится каганат, но стража удержала... ага, что же потом? Так, вот он в шатре, темноглазая... как же ее... Лин..на. Отпаивает какой-то горячей горькой дурью... Потом...
Белые пятна вчерашней ночи никак не хотели закрашиваться. «Раз не убили, значит, буду жить, это главное» - сделал вывод сабельщик. Осмотрелся, увидел возле чаши с фруктами портки, оделся. Все-таки дошел до победного - представил себе хунна, узревшего Марха, в чем мать родила, усмехнулся.
«Надо дойти до саат-шатра, облачиться в робу, да отрыть припрятанное оружие».
Вышел во двор. Яркий свет острыми, как бритва лучами, резал глаза и мозги. Солнце стояло в зените. Сабельщик нутром чуял что-то странное, вот только понять не мог, что. Все тихо, воины после вчерашних ритуалов отходят, женщины погнали на водопой скотину. Ладно, чугунок еще не варит, да что чугунок - весь он себя чувствует, как сорвавшийся с горы свин - где тут чутью вернуться.
Дошел до шатра, облачился в робу, приладил клинки к спине. Посох в руку, на ноги сандалии - готов!
Авенир с мулами и шестилапой тварью ждал у привала. Лицо было угрюмым, руки теребили миртовый браслетик. Марх бодро кивнул:
- Почему нас не разбудили утром?
- Чыдаха свергли. Теперь у хуннов другой каган.
Мрак поморщился:
- Вот как. Значит, нас никто не держит, можем отправляться.
***
Несколько дней путь прерывали лишь для ночлега. Ели, сидя на мулах, изредка останавливались сбегать в отхожее. Сабельщик понимал, что настроение хуннов сродни изменчивому ветру - недаром они дети степи, и старался поскорее отдалиться от стана. Попутчик был молчалив, отбивался короткими фразами и жестами.
Земля стала мягкой. Копыта увязали в словно взрыхленной почве, мулы шли медленнее, трава и деревья куда-то исчезли. На очередном вечернем привале расположились у подножия огромного камня. Марх подсел поближе к юноше:
- Из-за женщины тоскуещь? Как звали-то наложницу?
Юноша вздрогнул. Поднял взгляд, узрел пекшего мясо тарсянина.
- Фатира.
- Красивое имя. И сама, наверное, прелестница? Видал я на своем веку разных фей. Некоторые оборачивались драконессами, хм. Но первая, у меня на родине их зовут «лика»... это след на всю жизнь.
Парень занялся румянцем:
- Расскажи про свою «лику»?
- Я молодым отроком был, может даже помладше тебя годков эдак на ... - сколько тебе, семнадцать? - на пару. Все время проводил или у отца в кузне, или на бранном поле деревянным клинком махал. И влюбился... Глубже озер были очи Вереи, руки мягче свежего хлеба. Но больше всего меня пленил смех. Задорный, как переливистый весенний ручей. Много было пастушек в нашей земле, а запала она мне. На праздник солнцестояния ночью зажигали костры, купались в озерце, бились на кулаках - все как водится, по традициям предков. Пили вино. Не такое, как ныне - раньше оно как сок было, только голову кружило, а аспидом поганым не жалило. Затащил я ее по нашей веселости в хлев. И все. Как крюком в сердце. Ни есть, ни работать, ни спать не могу - Верея лишь перед глазами стоит.