После речи, – продолжает Елена, – граф Готфор подал ей руку и провел в дверь монастырской ограды. Когда она вышла, дверь захлопнули с большим шумом за нею и с треском задвинули засовы и с большою ловкостью, которую никогда на забывают проявить в подобном случае. Мы все заметили, что это произвело на нее страшное впечатление, и она очень заметно побледнела.
Захлопнулась с шумом гробовая крышка, и живой мир остался за стенами.
Она вошла во двор более мертвой, чем живой, – говорит Елена. – Всегда утверждали, что она больна, но нам казалось, что ее душа страдала больше, чем тело. Когда она вошла за решетку хора, ее заперли, чтоб разоблачить новопосвященную, и постарались сорвать с нее все светские украшения. У нее были длинные белокурые волосы. Когда их распустили, мы все хотели закричать, чтоб помешать, чтоб их не резали…
– Какая жалость! – тихо проговорили все воспитанницы.
В тот же момент, как начальница послушниц наложила на ее голову ножницы, она вся затрепетала. Волосы положили на большое серебряное блюда, это было так красиво видеть! Ее облекли в одеяние монашеского ордена, накинули на нее покров и возложили на голову венок из белых роз, потом открыли решетку и представили посвященную прелату, который и благословил.
Это очень трогательно, но и очень печально…
Потом к решетке поднесли кресло, на которое и воссела мать настоятельница, имея по бокам, с одной стороны, носительницу распятия, с другой – капелланшу. Девица де Растильяк (постриженная) упала перед нею на колени, вложила свои руки в ее и произнесла свой обет.
– Я приношу обет Богу, – говорила она, – в ваших руках, мадам, обет бедности, смирения, послушания, целомудрия и вечного заточения, следуя правилу святого Бенедикта, исполняя устав святого Бернарда, ордена Сито, филиации Клэрво.
Она была так слаба, – говорит Елена, – что с трудом могла держаться на коленях. Начальницы сестер-послушниц, госпожа Сент-Вэнсан и госпожа Сент-Гильом, стояли позади нее. У нее был такой вид, как будто у нее на глазах было облако и она не сознавала, где она. Госпожа Сент-Вэнсан повторила ей обет слово за словом, и та повторяла за ней. Когда она произнесла свой обет послушания и когда дошло до обета целомудрия, то остановилась и молчала так долго, что все воспитанницы, которые сильно плакали, не могли удержаться и едва не рассмеялись. Наконец, бросив взоры во все стороны, как бы желая удостовериться, что ниоткуда не придет к ней помощь, начальница послушниц приблизилась к ней и сказала:
– Идемте, будьте мужественнее, дитя мое, кончайте вашу жертву.
Она сделала глубокий вздох и прошептала:
– „…Целомудрия и вечного заточения”. – И в то же время упала головой на колени настоятельницы. Она упала в обморок, и ее унесли в ризницу».
Сколько замечательной наблюдательности в нашей юной героине и какой талант изложения! Дальнейшее развитие наблюдательности и упражнения врожденного таланта, быть может, подарили бы Польше и Европе литературное светило, которых немало подарила свету симпатичная, хотя обиженная немилостивым роком родина Мицкевича, Элизы Ожешко, Сенкевича и многих достойных сынов и дщерей Польши…
«Ничего более не опечалило меня, – продолжает наша талантливая девочка, – как когда она явилась в дверях ризницы, бледная как смерть, с потухшим взглядом, поддерживаемая двумя монахинями. Девица де Гюин, которая несла ее свечу, вся дрожала так, что едва могла идти. Госпожа Сент-Магделен, это имя приняла девица де Растильяк, дошла до середины хора, где ей и помогли остаться некоторое время распростертой ниц. Над ней простерли похоронный покров и запели «Miserere» Ля-Лянда, которое пели мы, также как и «Dies irae» и «Libera» des «Cordeliers», музыка которых восхитительна. Все продолжалось полтора часа, произносили молитвы мертвых, чтоб объявить новопосвященным, что они – мертвые для мира.
В тот же самый вечер, – заключает Елена, – она была уже в горячке, и ее поместили в больницу, где она и оставалась шесть недель. Когда же встала, то дали ей должность в столовой. Однако ее здоровье совсем не восстановилось. Она пребывает в полном бессилии, которое всех интересует, и все стараются ее рассеять, напрасно надеясь сделать приятною ее жизнь».