И наша героиня ввиду бесцельности жизни не отставала от других. На гуляньях Елена показывалась в великолепной золоченой карете от знаменитого каретника Симона. Дверцы ее были покрыты лазурью такого же знаменитого Мартина, красоты неописуемой, творение венских художников.
Говоря откровенно, наша героиня не любила своего мужа, с одной стороны, потому, что где-то у нее в воображении мелькал образ негодяя принца де Сальма, с другой – слишком различны были характеры и склонности ее и принца Шарля: она – ветреная, с пустым сердцем, кокетка, желавшая только блистать, всем нравиться, хотя сама пока никого не любила. Муж для нее был, как ей казалось, слишком серьезен и потому незанимателен. Героиня наша больше любила своего свекра, такого же, как и она, ветреного, хотя блестящего светского болтуна, который был душою такого же ветреного, пустого французского двора, беспечно проводившего все время в Версале, где принц де Линь блистал в кавалькадах придворных дам, за ландскнехтом королевы, за вистом или бильярдом у короля, за фараоном у принца Конти и т. д.
И когда этот блестящий болтун и рифмоплет вырывался из Версаля и показывался в своем замке, Елена безумно радовалась его возвращению, со страстным увлечением слушая его рассказы о придворных глупостях, сплетнях, интригах и вообще о тех безумствах правящих сфер, которые и довели Францию до страшного взрыва «великой» революции, Елена таяла от удовольствия.
И она всею душою легкомысленно рвалась в этот грязный омут придворной жизни, хотя благоразумная свекровь и удерживала ее, справедливо опасаясь, что этот нечистый омут поглотит ветреную кокетку.
И действительно, свет, этот по наружности блестящий внешний свет, уже успел развратить ее. Разве такою пустою особою проявляется в своих полудетских «мемуарах» прелестная, скромная полечка, воспитанница благородной Рошшуар, когда-то оплакивавшая бедствие своей родины, несчастной Польши? Теперь уже она стала пустою, тщеславною кокеткой. Теперь уже она, кажется, забыла свою когда-то горячую, чистую детскую привязанность к Рошшуар, к этой редкой, с великой душей, молоденькой двадцатисемилетней монахине. Что же с нею станется при развращенном дворе? А она безумно рвалась туда.
И у нее нашлась поддержка. Это – старая тетка ее мужа, бывшая статс-дама испанской королевы, принцесса де Линь-Люксембург, занимавшая теперь апартаменты в тюильрийском дворце. А чтобы попасть ко двору в Версаль, и главное, получить там так называемый tabouret, особое мес-то в собрании королевских гостей, надо было иметь высокий ранг, выше ранга простого принца. А этот ранг имел ее очаровательный свекор, как испанский гранд.
Теперь оставалось только уломать мужа. Но чего не сделает женская настойчивость! И Елена начала судить мужа… Бедный Шарль знал, что роскошная жизнь при дворе, туалеты, новые бриллианты, экипажи – чистый разор, и все же повиновался, покорился ежедневным приставаниям жены, о чем и сообщил отцу, который в то время по обыкновению болтался в Версале, играя всевозможные роли и благородного придворного шута, и записного льстеца, и остряка, и куплетиста, и карточного, и бильярдного податливого партнера.
«Не правда ли, мой милый Шарль, – писал принц де Линь по этому поводу сыну, – не правда ли, что женитьба – великая глупость?»
И затем говорит, что только дураки не пользуются случаем попасть ко двору.
«У тебя же, – говорит, – такая прелестная маленькая женушка, которая, не опозорив тебя, peat etre la maitresse…»
Вот и понимайте мораль придворных…
«Твой дядя, – пишет он дальше, – виленский епископ, уверен, что мы, вы (он говорит сыну то «вы», то «ты») – вы и я, мы когда-нибудь сделаемся польскими королями, желает, чтобы мы имели l'indigenat – право считаться туземцем в Польше. И мы найдем l'indigenat».
Еще дальше этот говорун пишет: «Нашей тетке в Тюильри (это все та же принцесса де Линь-Люксембург) пришла фантазия, чтобы ваша жена получила tabouret, и я поэтому уступаю вам мое испанское грандство (grandezza). Я уже писал об этом испанскому королю и его министру (иностранных дел), а также говорил с посланником (испанским)».
Для приезда во дворец принц де Линь уступал молодым свою парадную карету, которая обыкновенно останавливается у тех ворот дворца, где отведено место для стоянки карет испанских грандов.
В P. S. к письму, выдержки из которого приведены выше, принц говорит: «Я уже имею в голове боскет для моего Шарля, фонарь, который будет носить имя Елены, и колыбель для их детей. Всем этим я займусь, когда возвращусь из Версаля, чтобы сказать вам tutti quanti, что я люблю вас и от всего моего сердца».
И как было Елене не любить этого милейшего свекорка, который всех очаровывал собою, хотя, в сущности, был порядочный нахал, но нахал блестящий, высокообразованный и отличный стилист.