Будто взлетит сейчас вместе с этими чайками.
И Кирк бежал. По песку, оставляя глубокие следы. По шатким, скрипящим ступенькам. По траве, цепляющей за ноги. И остановился рядом, захлебываясь воздухом и смехом. Звучала песня рядом. Фиолин ее напевала со смехом, срывающимся с бледных губ и прячущемся в уголках глаз, или пело море, кутая волшебные слова в высокие волны. Кричали чайки, совсем не певчие птицы, больше похожие на вестниц моря, и крик их сливался с нежными словами, вплетаясь в канву песенной истории.
Совсем близко друг к другу шагали Кирк и Фиолин по узкой тропинке к величественно возвышающемуся над извилистым берегом маяку. Небо опускало тучи все ниже и ниже, будто хотело придавить их к земле, преобразить в грязный туман, как тот, что летит с лондонских окраин.
Упирался острым шпилем в небо маяк и чайки, как много было здесь чаек, кружащих у берега, сидящих на парапете деревянного помоста вокруг маяка, такого огромного с маленькой дверцей прямо напротив тропинки.
Какие-то мелкие цветы по дороге Фиолин вплела в венок, сделав их похожими на россыпь звезд в травяной короне волшебной принцессы одинокого маяка на севере Ирландии. Будто бы героиня легенды или старой-старой сказки, что рассказывали своим дочерям еще средневековые хозяйки этих маленьких домов в деревне.
Фиолин умела останавливать время и возвращаться в прошлое. Кирк ни секунды, отдавшейся тиком на его карманных часах, не сомневался в этом. Ему казалось, весь мир прекращал свое движение и даже птицы замирали в небе, когда Фиолин поднимала глаза к небу, когда улыбалась чему-то далекому у горизонта, когда взмахом руки манила его войти в маяк.
В своей жизни Кирк видел немало красивых женщин. Стройных, в элегантных платьях, с идеальными прическами и загадочно подведенными карандашом глазами. Они бросали игривые взгляды, заманчиво улыбались и едва заметно касались кончиками пальцев его плеча. Привлекательные кошечки-интриганки, каждое действие которых продумано до мелочей. Их учили быть такими.
Фиолин никто не учил. И она была собой. Шагала в полумрак, оставляя на пыльном полу маленькие следы. Краем собственной шали протирала окна. И разбегались ее глаза от любопытства. Куда идти? За что взять сначала? Что показать и открыть своему новому другу?
Считала ли девушка его другом? У Кирка почти не было в этом сомнений, и он корил себя за излишнюю самоуверенность, но все укоры растворялись в приглашающем кивке головы и восторженного тона. Маленькая спальня смотрителя, куда она привела его, была больше похожа на библиотеку.
- И много вы прочитали? - спросил Кирк, вынимая наугад толстый том и сдувая с него пыль. Пожелтевшие страницы мягко зашуршали, когда он пролистал их. Фиолин скромно улыбалась, водя тонким пальцем по корешкам.
- Не думаю, что больше десяти книг, - медленно произнесла она. - Их же здесь сотни. Всей жизни будет мало, чтобы проникнуться содержанием каждой. Вы знаете, - ее взгляд был задумчивым и далеким, будто мысленно она отправилась в полет, - многие книги читают так легко. Закрыл одну, вздохнул и начал следующую. Мне же нужно еще неделю сидеть на берегу моря и думать: «Почему все закончилось именно так?» или «Почему же автор не написал продолжение этой чудесной истории?». Я не могу просто так оставлять книги, а, может быть, наоборот, они не могут оставлять меня.
- А вы знаете, - прошептал он, с улыбкой отводя в сторону взгляд, - ведь и мне иногда кажется, что это не я хочу написать книгу, а книга хочет, чтобы я ее написал.
- Вы так говорите, будто они живые, - ответила Фиолин. В руках ее была небольшая книга с зеленым лесом на обложке.
- Конечно, нет, но вот истории, они, я думаю, живы в нашем воображении.
Он открыл книгу и прочитал вслух несколько строчек. Закрыл и взял другую. И они принялись вдруг хватать все книги и искать в них эти моменты, где оживают печатные строчки, рисуя картины в своем воображении. В том мире фантазий они ставили пьесы, снимали фильмы лучше всех режиссеров, подбирали актеров и сами играли второстепенные роли незаметных наблюдателей.
Кирк открыл в себе талант читать стихи. А может быть, он знал о нем всегда, и всего лишь открыл его для Фиолин. Вкрадчиво, шепотом или громко, ярко, отчаянно жестикулируя, он ходил из угла в угол, смотрел ей в глаза и был лучшим актером, какого только могла увидеть Фиолин.