А водители тоже растерялись — один развернул грузовик и рванул обратно, а второй, с группой раненых в кузове, помчался в часть на холме. Вызвали помощь, дождались вертолета. Слава богу, никто не погиб.
Мгновенно после случившегося командир части организовал построение личного состава, прочел торопливую, сбивчивую лекцию о том, что враг не дремлет, приказал развесить по периметру колючую проволоку и усилить охрану.
Акоп после этого невесело шутил, что у нас в стране всегда так — пока петух не клюнет…
Построение закончилось, пошли через палатку-столовую, где увидели Яну, которая разбавила какао водкой и выпила сразу две кружки. Она чувствовала вину за каждого раненого или убитого русского солдата.
Вернувшись в вагон, Артем увидел на столе у майора Грибова флягу и кружку. Зайцевой не было, она отпросилась до вечера. Работать, понятное дело, никому не хотелось. В вагончике остро пахло спиртом и сигаретным дымом.
— Как тебе? — спросил Грибов, наливая из фляги что-то мутное, желтоватого цвета. — Страшно?
Артем пожал плечами.
— Должно быть страшно, — сказал Грибов. — Иначе из тебя выйдет никудышный солдат и человек. Если тебе не будет страшно, то ты будешь убивать без сожаления. А это уже ненормально. Это, Артем, и есть война.
Грибов выдохнул, сощурился и залпом выпил. В уголках глаз зародились слезы. Он смахнул их небрежно и налил вновь.
— Ты же никогда никого не убивал, верно?
— Не приходилось.
— И не убивай, Артем. Не надо. Не наша это война. Мы никого не защищаем, мы просто убиваем друг друга за деньги, за нефть, за власть. А власти, знаешь, наплевать. По мне, так это не защита родины, не долг, а просто бизнес. Модное такое слово. И нам платят, и им. Лишь бы продолжали убивать.
.Он выпил снова, положил на стол пачку печенья, развернул, взял себе, протянул Артему.
— Сколько тебе осталось?
— Полгода.
— А давай мы тебя обратно отправим, в часть? Что тебе здесь делать? Ты же не хочешь умереть?
— Не хочу. — Ответил Артем.
Смерть, казавшаяся такой далекой всего несколько часов назад, вдруг показалась старой знакомой, укрывшейся за дверью, спрятавшейся в каждом кусте, за холмом, в лесу.
— Но я и уезжать не буду, — добавил он, подумав. — У меня здесь друзья. У меня… долг, наверное. Почему другие служат, а я уеду? Это несправедливо как-то.
— Это глупости. Ты о родителях думаешь? Девушка у тебя есть? Друзья! Армейские друзья — осенние листья. Разлетитесь, и никогда не соберетесь.
— Ну и пусть, — упрямо пробормотал Артем. — Мне с этим потом жить. С мыслью о друзьях. Как вы не можете этого понять?
— Я не вижу смысла в друзьях, — покачал головой Грибов. — Я не хочу о них думать. Это слишком… тяжело. Война забирает друзей без разбора. Это тебе не от жены уйти. Это внезапная, неадекватная, непонятная смерть. Очень тяжелая. Разве ты хочешь жить с таким грузом на душе?
— Мне кажется, что лучше сделать и жалеть… чем не сделать и тоже жалеть. — Тщательно подбирая слова ответил Артем.
Грибов вылил из фляги остатки, потряс ее, убрал в стол.
— Дело твое, — сказал он. — На сегодня свободен, солдат. Иди, отдыхай.
Отдыхать, тем не менее, не получилось.
Всех свободных срочников хватали офицеры и перенаправляли на общественные работы по укреплению обороны воинской части. Это была очередная привычная армейская практика. Суетно было, непривычно. Появилось множество незнакомых лиц. На плацу выстроились шеренгой потрепанные, обгорелые срочники, из тех, кто не доехал до аэродрома. Незнакомые же офицеры громко раздавали приказы, что-то там пересчитывали, что-то перебирали. Казалось, разом ухнув в военный хаос, никто не мог понять, что делать дальше, как выправлять ситуацию.
Артем, не дойдя до палатки, был отправлен к блокпосту, где еще несколько ребят под управлением Мартынюка переделывали шлагбаум. Его нужно было выкопать, перенести на несколько метров вперед, и закопать снова. Между шлагбаумом и блокпостом выкладывали "колючую" дорожку. Сам блокпост укрепляли дополнительными мешками с песком.