— Откуда тогда это? — Степан коснулся рукой серебряного медальона у себя на шее. "У нас в семье есть предание — его привезли из Польши".
— Из Польши, — задумчиво повторил Судаков и подтолкнул Степана: "Пошли, не след о таком на кладбище говорить, пусть мертвые спокойно ждут прихода Мессии".
Когда они уже оказались на улице Ор-а-Хаим, Исаак повернулся к мужчине: "Не думал я, что хоть раз в жизни увижу такое, — он показал на медальон. "Сейчас выпьем кофе, и я тебе все расскажу".
На кухне было тепло, пахло какими-то сладостями. Судаков улыбнулся, глядя на медное блюдо: "Дочка печенья напекла. Бери, оно с медом, с орехами…"
— А где она? — вдруг спросил Степан, присаживаясь.
— Либо на занятиях, с другими женщинами, они сейчас Псалмы учат, либо, — Исаак задумался, — полы моет у стариков. У нее есть подопечные, Лея ходит им готовить, убирает у них. Одинокие люди, мы им помогаем, общиной.
— Так вот, — он разлил кофе по медным кружкам, — это очень старый амулет. Больше сотни лет. Раньше, — Исаак вздохнул, — когда больше людей знало, как их делать, они чаще встречались. Раввин в Марокко тебе, верно, сказал — он для близких людей. Сына, жены, брата. Их сейчас больше не пишут, да и не умеет никто. Да и…, - Исаак замялся: "Может, не надо? Мальчик не еврей, для чего ему это?"
Степан послушал тиканье простых, некрашеных часов на стене и просительно посмотрел на мужчину.
— А почему не делают…, - Исаак поднялся и, сняв с очага котелок с кипящей водой, — наклонил его над кофейником, — потому что сотню лет назад появился у нас человек по имени Шабтай Цви, называвший себя Мессией. Народ раскололся на две части, люди в Европе бросали все, и шли за ним, рушились семьи, дети отрекались от родителей и родители — от детей.
— И вот тогда, — мужчина стал размешивать кофе, — люди начали использовать свои знания не на благое дело, — он кивнул на медальон, — а совсем наоборот. Если этот амулет написан правильно — он помогает людям, если нет, — Исаак помолчал, — убивает. Вот и запретили их делать, навсегда. Но ты не волнуйся, — он улыбнулся, — с твоим амулетом — все хорошо.
— Почему я ничего не вижу? — вдруг спросил Степан. "Елизавета…Хана — поправился он, — я уверен, она отдала медальон нашей дочери. Почему вокруг — только темнота?"
Исаак подпер ладонью щеку и ласково посмотрел на него. "Сколько сейчас маленькой? — спросил он. Степан ярко покраснел и пробормотал, глядя куда-то в сторону: "Я считал, если все хорошо было, то в октябре она родилась".
— Ну, вот видишь, — вздохнул Исаак, — совсем дитя. Пройдет два, или три года, Ханеле начнет что-то понимать, и увидит тебя. И ты ее тоже.
— А если, — Степан помолчал, — если амулет ей не отдали? Что тогда?
— Тогда тот, кто забрал его — испытает всю силу гнева Господня, — Исаак посмотрел в серые, прозрачные глаза мужчины. "Я же тебе говорил — он один такой на свете остался, этот амулет. Польша, Польша…, - Судаков покачал головой.
— Уж откуда твой предок взял этот амулет — не знаю. Был один человек, он умер недавно, четверть века назад, Шмуэль Горовиц. Праведник, хасид, как у нас говорят. Жил в горах, в Галиции, работал дровосеком. Был пожар в его избе, и вся семья сгорела. Вот он умел писать такие амулеты. И еще один старик, раввин, в Измире, это в Турции, но его потомки перешли в магометанство. А Горовицы, — Исаак задумался, — этот Шмуэль был последним. Когда-то была большая семья, знаменитая. Но сначала — старший сын стал отступником, был врачом у этого Шабтая Цви, потом другие, а потом…, - он не закончил и махнул рукой.
— Что? — тихо спросил Степан.
— Есть у нас еще один отступник, Яков Франк, да сотрется имя его из памяти людской, — неожиданно зло сказал Судаков. "Тоже Мессией себя объявил, в Польше. Недавно его из тюрьмы выпустили, при нем какой-то Горовиц подвизается. Наверняка, из потомков тех. Даже и говорить о них не хочу, — Судаков нехорошо усмехнулся, — чем они там занимаются. За такой амулет, а лучше за обе его части, — Франк бы правую руку отдал, — задумчиво сказал Судаков и спохватился: "Прости".
— Ничего, — Степан вдруг улыбнулся. Посерьезнев, он спросил: "Зачем им амулет, этим людям?"
— Я же тебе говорил, — Исаак допил свой кофе, — вот уже полтора века никто такого амулета и в глаза не видел. А если этот Горовиц — из тех Горовицей, то, получив твой, он сможет сделать новый. У них это знание из поколения в поколение передается, хотя непонятно — от кого. Их прародитель, рав Хаим был против всего этого, — Судаков помолчал, — амулетов, и так далее. Если только…, - он не закончил и, наконец, сказал: "Нет, ерунда, такого и быть не может. Ты письмо-то брату написал?"
— Да, — Степан кивнул. Не глядя на собеседника, он добавил: "Я хочу остаться. Тут, в Иерусалиме, рав Судаков. Когда я найду Ханеле, она должна жить со своим народом. И потом, — он указал глазами на свою искалеченную руку, — в море я уже никогда не вернусь. Наймусь каменщиком, — Степан улыбнулся, — я хоть и медленно пока работаю, но аккуратно".
Дверь распахнулась. Лея, стоя на пороге кухни, озабоченно проговорила: "Что же вы печенья не едите, папа, я для вас пекла".
Исаак посмотрел на покрасневшие щеки дочери и рассмеялся: "Отчего же не едим? Очень вкусное. Холодно на улице?"
— Хорошо, — тихо сказала Лея, опустив глаза. "Очень хорошо, папа".
Когда ее шаги затихли наверху, Степан, помолчал: "Рав Судаков, если можно…я бы хотел учиться. Только я совсем ничего не знаю, ничего".
— Все мы когда-то, — Исаак поднялся и потрепал его по плечу, — ничего не знали. Как обустроишься — приходи, посмотрим — что у нас получится.
— Тридцать пять, — сказал себе Исаак, закрывая калитку, глядя на следы в тающем снегу. "И еще долго так будет. Но когда-нибудь, — он поднял голову и посмотрел на зимнее солнце, — изменится".
Степан оглядел свою маленькую, подвальную комнату, и улыбнулся: "Для каменщика и такое, конечно, роскошь. Федя поймет, не может не понять. А потом, когда я найду девочку — мы с ним встретимся. Саблю ему отдам, мне-то — он погладил рукой эфес, — она уже не понадобится".
Он присел на лавку и, поморщившись, подвигал левым плечом. "Ничего, — Степан откинулся к стене, — это поначалу непривычно, потом — пройдет. Однако надо и собираться". Он задул свечу и вышел на темнеющую, вечернюю улицу.
В большом зале ешивы было шумно, в фонарях, развешанных по стенам, трещали свечи, пахло табачным дымом. Исаак поднял глаза от большого тома, и выбил трубку: "Тут не курить не получается, к тому же говорят, табак помогает думать. Держи, — он подал Степану какой-то лист.
— Что это? — спросил тот, присаживаясь напротив.
— Алфавит, — рав Судаков затянулся. "Сначала это, а потом — все остальное. С Божьей помощью, — добавил он и вернулся к своей книге.
— С Божьей помощью, — шепнул Степан, и, шевеля губами, стал медленно повторять буквы.
Пролог
Англия, весна 1776
— Mademoiselle Joséphine, quel est le temps qu'il fait aujourd'hui? — раздался монотонный голос гувернантки.
Джо Холланд посмотрела на залитое дождем окно классной комнаты. Почесав карандашом голову, она вздохнула: "Aujourd'hui, le mauvais temps". Девушка сладко улыбнулась: "Μais, ca me fait chier!"
Гувернантка побагровела. Джо, спохватившись, пробормотала: "Je m'excuse".
— La leçon est terminée, — сухо сказала женщина. Обернувшись к закрывшейся двери, Джо высунула язык. Поднявшись, — она была высокая, тонкая, с уложенными надо лбом, темными косами, — девушка подошла к выходящему во двор особняка окну.
Ливень барабанил по стеклу, бот мотался у пристани на Темзе. Джо прижалась лбом к холодному окну: "Господи, сбежать бы отсюда — куда угодно. Только бы в море".
Она осторожно открыла дверь классной комнаты и прислушалась. Было тихо, по соседству раздавалось только скрипение пера.