На полях тетради, рядом с искусным рисунком маленького воздушного шара была набросана роза — едва распустившаяся.
— Но как я могу? — Джованни взял перо и повертел его в руках. "Нет, нет, она принадлежит императору…, Что за чушь! — он внезапно разозлился. "Она человек, такой же, как и я. Я видел, она на меня смотрела, — Джованни приложил ладонь к внезапно покрасневшей щеке. "Но мы даже объясниться не сможем, я ведь не знаю китайского языка…, Все равно, — он еще раз взглянул на розу и прошептал: "Мэйгуй…, Я знаю, я знаю — я все вспомню, обязательно".
Джованни закрыл глаза и вгляделся в серый, тяжелый сумрак. "Дождь, — пробормотал он. "Холодно, лужи стоят на дороге. Кто-то умер, я знаю, я чувствую это. Надгробие белого мрамора. Крест. Только ничего не разобрать, туман вокруг". Взяв перо, внезапно улыбнувшись, Джованни стал чертить. "Ей понравится, — решил Джованни, разглядывая рисунок. "Я видел тут воздушных змеев, но это совсем другое".
Мэйгуй приняла из рук служанки халат и спросила, не разжимая губ: "Как братья в столице?" Девушка, — невзрачная, смуглая, с убранными в суровый пучок волосами, так же тихо ответила: "Все готово, сестра. Как только взойдет красное солнце — мы ударим по всему Пекину. Братья на юге ждут нашего сигнала. Возьмите, — она незаметно сунула в руку девушки крохотную записку. "Это от него".
— Будь твердой, — прочитала Мэйгуй еле заметные иероглифы. Присев на обтянутую раззолоченным шелком скамью, чувствуя, как умелые руки служанки расчесывают ей волосы, она пообещала себе: "Буду. Иначе нельзя".
Она вспомнила, как еще в Запретном Дворце, нашла в шариках своей рисовой пудры незаметный, сложенный листок. Между лучей красного солнца было написано: "Сестра едет с вами в Летний Дворец, убирать и прислуживать".
Мэйгуй полюбовалась сложной прической. Поиграв нефритовой заколкой, она велела: "Туфли".
Когда девушка встала на колени, Мэйгуй уронила заколку, и наклонилась: "Мне нужны будут братья- рабочие в Запретном Дворце. И схема отопления".
Служанка только опустила ресницы. Подав ей заколку, девушка потянулась за ароматической эссенцией. "Евнухи, — шепнула она, прикасаясь фарфоровой пробкой к белой шее Мэйгуй, — будут спать. Сегодня ночью, и во все остальные ночи — тоже".
Мэйгуй приняла от нее шелковый поводок: "Ну, Наньсин, сейчас ты увидишь что-то необыкновенное!"
Собачка бежала впереди нее. Девушка, осторожно ступая по мраморной крошке, подняла голову к пронзительно-синему небу. Ночью шел дождь, и на листьях софор до сих пор висели капли воды.
Братство было огромным. На юге они звались "Белый Лотос", в столице и на севере — "Красное Солнце", на западе — "Восемь Триграмм". В братстве были ученые, воины, матери семейств, слуги, евнухи и рабочие. Братство знало все, и видело все — человек, предавший его, не жил и дня. Мэйгуй вздохнула и вспомнила тихий голос отца: "Я не считаю, что его надо убивать, милая. Но тебе четырнадцать. Ты уже не ребенок, и можешь действовать так, как считаешь нужным".
— Это пока ты так говоришь, папа, — девочка гордо вздернула красивую голову. "Пока ты пишешь исторические трактаты, где превозносятся маньчжуры, тиран балует тебя и приглашает во дворец. Посмотрим, что случится, когда он прикажет сжечь твои книги. Другие книги, — со значением добавила Мэйгуй, подняв тонкую бровь.
— Хунли просвещенный человек, хоть и маньчжур, милая, — отец полюбовался танцующими журавлями на бумажном свитке. "Он никогда не будет бросать в костер мои повести. Или стихи. Зачем ему это? — отец пожал плечами. "А в тебе, — он оглядел невысокую, изящную фигурку дочери, — в тебе кровь твоей матери. Не забывай, она была с севера".
— Какая она была? — девушка прислонилась к раскрытому в маленький, ухоженный сад окну. "Я ведь ее совсем не помню, папа".
— Она была бесстрашная, — Ли Фэньюй погладил почти лысую голову. "Красивая. Лучшая женщина, что когда-то ступала по земле. И она была безрассудной, — добавил он, про себя, тяжело вздохнув. "Маньчжурка, — он пристально посмотрел на дочь.
— Я китаянка, и ей умру, — холодно заметила девушка.
— Очень надеюсь, что это случится не скоро, — кисло ответил отец и велел: "Все, милая. Мы с тобой славно поболтали, но работа ждет, — он усмехнулся и похлопал рукой по кипе бумаг. "Цинский исторический свод" еще далек от завершения".
— Госпожа Мэйгуй, — она очнулась и услышала неуверенный, робкий голос. "Простите, я не говорю…"
Девушка махнула рукой. Усевшись под балдахином, приняв из рук евнуха чашку чая, она капризно велела: "Пусть показывает".
Воздушный шар летал, крохотный дракон шевелил крыльями, изрыгая пар, маленькая пушка стреляла, собачка лаяла. Джованни горько подумал: "Она даже не меня не смотрит. Смеется, хлопает в ладоши, но не смотрит".
Евнух коснулся его плеча и медленно, громко, как глухому, шевеля губами, сказал: "Спасибо".
— Лу-и сяотлао, рад услужить, — ответил Джованни и замер — Мэйгуй, удерживая на поводке собачку, поднявшись, взглянула на него поверх голов застывших в глубоком поклоне евнухов.
Она чуть качнула ресницами. Повернувшись, резко проговорив что-то по-китайски, девушка пошла в сторону видневшегося на лужайке мраморного лабиринта.
Джованни огляделся — евнухи, собрав подушки, свернув балдахин, поднимались на террасу европейского дворца.
В лабиринте было тихо, и пахло розами. Джованни поднял голову — стены были выше человеческого роста. Он, прислушавшись, услышал какой-то шорох. Зашуршал шелк, Мэйгуй высунулась из-за какого-то угла. Она, лукаво, улыбнулась: "Я знаю, вы говорите по-французски. Я тоже".
— Как? — едва успел удивиться Джованни, но девушка, пробормотав: "Потом, все потом!" — потянулась к нему. "Господи, — еще успел подумать он, — что же я делаю?". Ее губы были совсем рядом. Мэйгуй, закинув ему руки на шею, прижавшись всем тонким, теплым телом к нему, серьезно сказала: "Я тебя поцелую. Я еще тогда хотела, когда увидела тележку. Поцелую много раз".
— Я тебя люблю, — шепнул Джованни, нежась в ее объятьях, чувствуя губами ее сладость — бесконечную, словно сон, словно забытье.
Мэйгуй сорвала розу, что росла рядом с ними. Проведя лепестками по щеке Джованни, она велела: "Наклонись".
Он послушался и ощутил ее горячий шепот: "Сегодня вечером, как взойдет луна, будь у ворот. Тебя проведут".
— Прямо здесь, — вдруг сказал он, прижимая девушку к стене. "Я не хочу ждать".
Мэйгуй подвигалась под его руками, — Джованни сдержал стон, и помотала головой: "Опасно. Ночью я стану твоей — навсегда. Люблю".
Она убежала. Джованни, слыша откуда-то издалека лай собаки — изнеможенно опустился вниз, так и держа в руках розу — распустившуюся, белую, с едва заметным румянцем на скромных лепестках.
Незаметная калитка в стене, что окружала сады, отворилась. Смуглая девушка, в простом, темном халате, со строгим пучком волос — приложила палец к губам.
— Я сказал, что буду ночевать здесь, — вспомнил Джованни, быстро идя вслед за ней по безлюдным дорожкам. Софоры над головой шелестели листьями — дул холодный ветер с севера. "Сказал, что в одном из фонтанов неисправность — надо починить до приезда его величества. Бежать, вот что. Забирать Мэйгуй и бежать. В Кантон, там можно сесть на корабль до Европы. Вот только деньги…, - он тихо вздохнул, — ничего, придумаю что-нибудь".
В маленьком павильоне, что стоял на берегу озера, пахло розами. Служанка прошептала что-то по-китайски, исчезнув за шелковыми занавесями. Джованни посмотрел на лунную дорожку, протянувшуюся по воде — колеблющуюся под ветром, серебристую. Он почувствовал прикосновение мягкой руки.
Мэйгуй стояла совсем рядом — маленькая, не доходившая головой ему и до плеча, легко, незаметно дышащая. "Вот и все, — услышал он ее шепот. "Ты здесь, ты рядом".
— Да, — сказал он, опускаясь на колени, привлекая ее к себе. "И никуда не уйду, любовь моя". Под шелком халата она была горячей и сладкой. Джованни, ощутив ее ласковые пальцы, что гладили его волосы, — вдруг улыбнулся.