— Я все знаю, — подумал он. "Зачем я боялся? Такое не забывают, никогда".
— Иди ко мне, — он потянул ее на подушки, и склонился над ее телом, вдыхая аромат цветов: "Ты вся — будто роза. А теперь, — он медленно повел губами вниз, от стройной шеи к маленькой груди, к мягкому животу, — теперь я сделаю так, что роза — распустится".
— Я уже…, - Мэйгуй приподнялась на локте и увидела в полутьме его играющие смехом, большие глаза. — Тише, — сказал Джованни, приложив палец к ее губам, — я здесь для того, чтобы ты узнала, что бывает иначе.
Она еще успела подумать: "Инь и Ян. Так учили даосы, в старые времена. Вот так и должно быть. Я ведь читала их трактаты, и думала — это сказки. Не бывает такого, чтобы мужчина и женщина поняли друг друга. Долг женщины — подчиняться, тому, кто ей повелевает, вот и все". Мэйгуй откинула голову на подушки. Потянув его к себе, задыхаясь, она шепнула: "Я тоже…".
— Потом, — он вернулся обратно. "Все потом, любовь моя. Я еще не утолил жажду".
Она чувствовала под пальцами шрамы на его плечах: "Я потом поцелую, каждый, много раз. Я не хочу, не хочу думать о том, что будет дальше". Джованни оторвался от нее и смешливо сказал: "Я бы усадил тебя наверх, и продолжал бы до утра, но у меня еще спина болит, поэтому… — Мэйгуй нежно, глубоко поцеловала его, и велела: "Ложись на бок. Теперь я".
— Все это уже было, — Джованни закрыл глаза и погладил ее мягкие, распущенные волосы. "Господи, я совсем не помню ее. Помню, что она была жаркой и близкой, совсем близкой. И ласковой. Только я не помню, — что с ней случилось? Кто она была?"
Девушка лежала на спине, раскинув руки, мотая головой, шепча что-то неразборчивое, быстрое.
— Было, — подумал Джованни, целуя белую щиколотку, что лежала у него на плече, слыша ее сдавленный крик, переворачивая ее на бок, зарываясь лицом в волосы. "Да! — Мэйгуй выгнулась, и он, прижимая ее к себе, наполняя собой, — вспомнил все.
Она лежала, медленно, нежно касаясь губами его шрамов, и слушала тихий голос мужчины. "Я и не знала, что такое бывает, — Мэйгуй нашла его руку и поцеловала ее. "А что ты помнишь?"
— Помню, как меня зовут, помню математику, инженерное дело, языки, а теперь… — Джованни помедлил. "Вспомнил, что у меня была жена. Она умерла, — он увидел белый, мраморный крест и прищурился — могила терялась в белесом тумане. "Только я не помню, как ее звали, и где это было. Но я ее очень любил, очень. Она умерла у меня на руках. И что-то еще…, - он опять услышал детский плач: "Нет, нет, не верю, не может быть такого!"
Мэйгуй положила его голову себе на плечо. Гладя мягкие, отрастающие, вьющиеся волосы, она прошептала: "Не надо, не надо, милый. Я здесь, я рядом".
Он вспомнил деревянный крест над могилой, тело белокурого мальчика — с разнесенной пулей головой, мертвые, синеватые лица детей, и рыженький затылок девочки — совсем младенца. На холщовых пеленках расплылось кровавое пятно.
— У меня была дочь, — Джованни все смотрел в шелковые панели на потолке. "Я вспомнил. Ее убили".
Мэйгуй обняла его, — вся, всем телом, и тихо проговорила: "Поспи. У нас еще много времени. Поспи, пожалуйста, милый. Я просто полежу рядом".
Он приподнялся на локте, и, целуя ее, ответил: "Нет, пока я жив — ты не будешь просто лежать рядом".
— Сладкая, какая она сладкая, — он посадил ее себе на колени, и сказал, чувствуя влажное, нежное тепло ее тела: "Я люблю тебя, Мэйгуй".
— Тоже, — сказала она, сквозь зубы, осторожно обнимая его, поднимая голову, утонув в его поцелуе. "Я тоже, милый".
В углу комнаты было слышно сопение собаки. Мэйгуй, положив голову ему на плечо, позевывая, улыбнулась: "Французскому языку, меня научил отец. Тот священник, с которым ты был здесь, в первый раз, я его видела, еще маленькой девочкой. Они с отцом были друзья".
— Ли Фэньюй, — удивленно проговорил Джованни. "Я читал книгу твоего отца, в переводе. "Веселое путешествие монаха и наложницы". Очень, очень смешная".
— Ее сожгли, — после долго молчания сказала Мэйгуй. "Два года назад. Ее, и все другие книги папы. Те, что император посчитал ересью. Папа сам их жег, там, — она махнула рукой, — в Запретном Дворце. А потом отравился".
— Не надо, — Джованни обнял ее: "Я здесь, любовь моя, я теперь всегда — буду здесь". Он поднял голову и внезапно улыбнулся: "Смотри, кто к нам пришел".
Наньсин забрался на ложе, и, пыхтя, полез устраиваться между ними. "Нет, милый, — ласково сказала Мэйгуй, — ты вот, тут полежи, в ногах".
Джованни взял собаку и застыл: "Я это уже когда-то делал, — медленно сказал он. "Только у нас был кот. Он тоже — все норовил между нами забраться. Я все вспомню, Мэйгуй".
— Вспомнишь, конечно, — в лунном свете ее плечо отливало жемчугом. Джованни, устроив ее у себя в руках, попросил: "Ты тоже — поспи, я буду тебя целовать, а ты — отдыхай".
— Послушай, — Мэйгуй повернулась и посмотрела прямо на него. Черные ресницы дрогнули: "Мне нужна твоя помощь, любимый. Я должна убить императора".
Озеро было серым, предрассветным. Джованни, накрыл ее плечи шелковым одеялом: "Хорошо. Я все сделаю. Но это опасно, для тебя".
В сумраке он увидел темные тени усталости под ее глазами. Поцеловав их, Джованни добавил: "А что потом?"
— Он не назначил наследника, — Мэйгуй помолчала. Сев, прижавшись к нему, она обхватила свои девичьи, острые колени руками. "Начнется неразбериха, драка за власть, и мы сразу же ударим, — тут, в Пекине, на юге — братья отрежут каналы и в столицу не смогут доставлять продовольствие, на севере — везде.
— А потом, — девушка мечтательно посмотрела куда-то вдаль, — мы сможем жить в другой стране. Есть предание, — она быстро поднялась, шелк упал на ложе и Джованни на мгновение закрыл глаза: "Господи, какая она красавица".
Мэйгуй вернулась к нему с простой, деревянной шкатулкой в руках: "Смотри. Мои родители были христиане, это, — девушка нажала на выступ в медном замке, — крест моей матери. Вернее, ее предка. Он пришел с севера, из-за Хингкая, это большое озеро. Его все звали "князем". Отец рассказывал, что князь вырос в деревне, где все — и христиане, и буддисты, жили в мире. А потом явились люди с запада, и сожгли ее. Наверное, это легенда".
— Я там был, — Джованни осторожно коснулся креста. "Я помню. Она стояла на берегу залива. Только не помню — с кем. "Беловодье, — вспомнил он странное слово и твердо проговорил: "Не легенда".
— Иди сюда, — Мэйгуй потянулась и надела крест на его шею. "Пусть будет с тобой, милый. А это, — она махнула рукой в сторону озера, — не опасно. Я исчезну, вот и все. Искать меня не начнут, им будет не до этого".
— И что ты будешь делать? — он все смотрел на утомленное, милое лицо. Мэйгуй собрала волосы в узел и положила голову ему на колени: "Бороться дальше, что же еще? С братьями и сестрами, плечом к плечу".
— Нет, — он провел губами по белой, с выступающими косточками шее. "Ты уедешь со мной, любовь моя. Далеко-далеко. Ты ведь…, - он не закончил. Мэйгуй, услышав его шепот, холодно проговорила: "Я выпью травы, это просто".
— Нет, — Джованни поцеловал теплые волосы на виске. "Это же дитя, не надо. Мы будем вместе, и у нас будет ребенок. Дети, — улыбнулся он. "Не надо, счастье мое. Только будь со мной".
— Как хорошо, — подумала девушка, оказавшись в его объятьях. "Как спокойно. Мы сделаем с ним все, что надо, а потом — уедем. И никогда больше сюда не вернемся. Свой долг я выполню, а остальное…, - она почувствовала его большую, ласковую ладонь у себя на животе. Приникнув к нему всем телом, девушка закрыла глаза: "Я не хочу больше смертей, — сказала она себе. "Хочу жить. И он тоже, если он есть, — Мэйгуй положила свою руку поверх его, — пусть живет. Маленький".
— И получится у нас, — тихо сказал Джованни, ведя ее руку вниз: "Веселое путешествие наложницы и монаха".
Мэйгуй открыла один большой, черный глаз и откинула одеяло. "Ты не монах, — задумчиво сказала девушка. "Нет, далеко не монах".
— И никогда им не буду, — рассмеялся Джованни, взяв ее лицо в руки, целуя чуть опухшие губы, нежные, сонные веки. "Сейчас убедишься".