Батшева была в трауре, - роскошном, пышном черном платье черного муара, с гагатовым ожерельем. Светлые, завитые волосы прикрывал капор, отороченный мехом соболя. Она сбросила в руки лакею бархатную, уличную накидку. Оказавшись в огромной передней особняка, - с уходящей наверх широкой, дубовой лестницей, с мраморным полом, - женщина деловито сказала, посмотрев на изящные часы с бриллиантами, что висели у нее на браслете:
-Миссис Эстер еще в синагоге, с мистером Горовицем. Мальчиков привозит мистер Бенджамин-Вулф, поездом из Вашингтона. С ним будет мистер Дэвид, его сыновья, и мисс Марта. От мистера Фримена пришел кабель? - она требовательно посмотрела на лакея.
-Они приезжают вечерним рейсом из Бостона, - поклонился тот. «Мистер Натаниэль и вся семья. Комнаты готовы, конечно».
-За обедом, - Батшева посчитала на пальцах, - будет тринадцать человек..., - она внезапно замерла: «Отсадить кого-нибудь? Ерунда, суеверия, тетя Эстер только смеяться будет...».
-Шиву мы сидим здесь, - Батшева сняла перчатки. «Не забудьте, в столовой должна быть накрыта еда, для посетителей. Завтра и начнем, сразу после похорон. Вы помните, - она внезапно вздохнула, - с прошлого года».
-Шиву-то и некому сидеть, - женщина поднялась в свой будуар. Там было безукоризненно чисто, пахло фиалками, горничная, завидев ее, присела. Горовицы не держали чернокожих слуг - ни в Ньюпорте, ни в Вашингтоне. Как говорил Натан, в кругу семьи:
-Лучше я дам работу еврею. В конце концов, это заповедь. Хватит и того, что я жертвую деньги на образование для чернокожих, на больницы..., Сейчас много эмигрантов из Европы, дела в Америке на всех хватит.
Шесть лет назад Натан ушел в отставку с поста заместителя генерального прокурора. Вместе с Вандербильтами, он занялся развитием железных дорог и пароходного транспорта на Миссисипи. «Когда майор Горовиц, - он подмигивал старшему сыну, - завоюет нам Калифорнию, я все это брошу. Перевезу сюда предприятие Судаковых, вместе с ними самими, и будем делать американское вино, дорогие мои».
Батшева отпустила горничную и присела на бархатную кушетку. Она взяла свой ридикюль крокодиловой кожи и нашла в нем маленький, в обложке из слоновой кости, альбом с дагерротипами. «С женой он не успел сделать карточку, - вздохнула Батшева, глядя на красивое лицо старшего сына. Хаим стоял, в офицерской форме, положив руку на плечо Дэниела. «Восемь лет назад еще не было столько художников, как сейчас. Бедный Дэниел, - подумала она о старшем внуке, - мать в три года потерял, а теперь и отец..., Хотя, сколько он Хаима видел? Тот все время в армии был..., И Дэниел тоже в Вест-Пойнт собирается, не отговорить его».
Майор Хаим Горовиц погиб в прошлом году, на мексиканской войне. Он был похоронен здесь, в Ньюпорте, на семейном участке Горовицей.
-Когда-нибудь, - услышала Батшева слова свекрови, - у нас будет военное кладбище, общее, в Вашингтоне. Покойный Дэниел, - Батшева покраснела и отвела взгляд от темных, обрамленных морщинами глаз свекрови, - еще во время войны за независимость об этом говорил.
Эстер неожиданно легко, несмотря на возраст, наклонилась, и погладила серый гранит на могиле первого мужа: «Как оно появится, мы их там похороним. Тедди уже могилы капитанов Кроу в столицу перенес ».
-А тетя Мирьям рядом с дядей Меиром, - Батшева перевернула страницу. Дагерротип был разрезан на две части. В альбоме, лежала только левая сторона. «Это они в Цинциннати позировали, - вспомнила Эстер. «Джошуа тогда годик исполнился, а Элияху раввином уже был». Она посмотрела на красивую, молодую, темноволосую женщину, что держала на коленях пухлого, в бархатном платье мальчика. Погладив пустое пространство справа, Батшева велела себе не плакать.
-Некому шиву сидеть, - повторила Батшева. «Тедди не еврей. Джошуа одиннадцать лет всего лишь, а Элияху...». Большие глаза Стефании Горовиц смотрели на нее - нежно, доверчиво. Она улыбалась. Батшева заметила на плече невестки что-то белое. Это был кончик пальца. Когда свекровь, раздув ноздри, разрезала дагерротипы и бросала в камин письма Элияху, ее ножницы дернулись. «Все, что осталось, мальчик мой, - сдавленным голосом сказала Батшева, - все, что осталось от тебя». Женщина прижалась губами к дагерротипу и все же не выдержала - расплакалась. Она вспомнила яростный голос свекрови: «Ты будешь сидеть шиву! Ты, и Натан! Так положено! - Эстер метала в камин обрывки бумаг. «Чтобы я больше не слышала этого имени в своем доме. Ты наденешь траур и будешь принимать соболезнования, потому что у тебя больше нет сына, а у меня внука».
Стефания лежала наверху, в спальне. Там были задернуты шторы, и пахло травами. Врач приходил каждый день и мягко говорил: «Ничего, ничего. Она оправится. Все же такое потрясение, надо дать ей время. Она сюда из Цинциннати чуть ли не пешком шла, с ребенком на руках. Пусть отдохнет».
У Джошуа были испуганные глаза. Мальчик не отходил от матери, устроившись рядом, прижавшись головой к ее груди. Стефания молчала, ничего не рассказывая о том, что заставило ее бежать из Цинциннати, добираться до столицы в почтовой карете и, промокшей, измученной - постучать в мощные двери особняка Горовцей.
-Пусть отлежится, - коротко велела Эстер. «Не трогайте ее сейчас. Когда встанет, тогда расскажет».
Это случилось в тот же день, когда Стефания впервые сошла к завтраку. Хаим был на территориях, внуки, - Дэниел и Джошуа, - ели в детской. Эстер, усадив жену внука рядом, налила ей кофе с молоком: «Вот и славно. Погода хорошая, лето на дворе, ты потом с мальчиками в саду погуляй. Дэниелу веселее будет, раз Джошуа здесь, все же они ровесники».
Натан, развернув The National Intelligencer, побледнел. Батшева, обеспокоенно, спросила: «Что такое, милый?»
Стефания бросила один взгляд на первую полосу газеты. Опрокинув серебряную чашку с кофе на белоснежную, льняную скатерть, женщина закричала: «Нет! Нет! Дядя Натан, я прошу вас! Не читайте, пожалуйста! Не надо! - она, было, попыталась вырвать газету из рук свекра. Эстер, отвесив ей пощечину, - завтракали они без слуг, - удерживая жену внука в кресле, коротко велела: «Читай, Натан».
-Из Иллинойса сообщают, - рука Натана скомкала скатерть. Эстер, раздув ноздри, встряхнув Стефанию за плечи, - та тихо рыдала, - приказала: «Читай, Натан Горовиц!»
-Из Иллинойса сообщают, - он откашлялся. «Так называемый пророк, глава секты мормонов, Джозеф Смит, принял в Совет Двенадцати Апостолов, в круг своих ближайших последователей, бывшего раввина общины Бней Исраэль, в Цинциннати, Элияху Горовица. Тот отказался от своей фамилии. Он стал именоваться в честь Джозефа Смита. Старейшина Элайджа Смит будет руководить постройкой храма Церкви Иисуса Христа, Святых Последних Дней в Наву, городе, ставшем прибежищем мормонской секты».
В столовой повисло молчание. Стефания, скорчившись в кресле, еле слышно всхлипывала.
-Ты поэтому сбежала? - Эстер наклонилась к ней. «Сара, - она привлекла женщину к себе, - Сара, не молчи, говори с нами...»
Стефания только мелко кивала. Уткнувшись лицом в ладони, она простонала: «Нет! Нет! Пожалуйста! Не спрашивайте меня ни о чем, никогда..., Пожалуйста!»
Батшева все сидела, поглаживая дагерротип. «Одиннадцать лет я тебя не видела, мальчик мой, - тихо сказала она. «Как раз, когда Джошуа родился, мы к вам на обрезание приезжали, в Цинциннати. Из Наву они все на запад ушли, в прошлом году еще, как газеты писали. Старейшины Бригем Янг и Элайджа Смит возглавили шествие стада избранных в землю обетованную. Господи, - Батшева покачала головой, - прости ты моего мальчика, прошу».
Она прошла в умывальную. Открыв серебряный кран, вымыв лиц, женщина подушилась ароматической эссенцией. Постояв немного, успокоившись, Батшева пошла вниз. Пора было проверить, как накрывают обед.
На кладбище было тихо. Эстер стояла, опираясь на трость, глядя на свежевырытую могилу. Гроб, что привезли из Вашингтона, уже был перенесен в изящное, темного гранита отдельное здание. Там располагалось похоронное общество.