-Наконец-то, - Констанца улыбнулась и шепнула: «А как? Разве тебя выпустят из Парижа?»
-Можно подумать, - усмехнулся Лавуазье, - что я собираюсь у кого-то спрашивать позволения. Уйдем в рабочей одежде, нас и не заметит никто. Тем более, - он поцеловал мягкую прядь волос, - они ищут рыжую, в мужской одежде, а ты у меня теперь светленькая, и в платье.
-А потом? - вдруг, хотела спросить Констанца. «Что потом, Антуан?». Но вместо этого она только наклонилась, и подняла с деревянного, старого причала золотой лист дуба.
-Не светленькая, - ответила Констанца, - а вот как этот лист. Золотая.
Лавуазье шепнул ей что-то на ухо. Девушка сердито ответила: «Все равно никто, кроме тебя этого не видит, и не увидит».
-А мне так даже больше нравится, - заметил мужчина. Они пошли к маленькому, беленому домику, что стоял у самой реки.
Одеваясь, глядя на Констанцу, - девушка сидела, обнаженная, скрестив ноги, затягиваясь сигаркой, Лавуазье спросил: «О чем думаешь, месье Констан?»
-О том, как я тебя люблю, - ее темные глаза заиграли смехом. Констанца велела: «Иди сюда». Она отложила свой блокнот. Поставив на пол глиняную пепельницу, встав на колени, девушка взяла его лицо в ладони.
-Я буду ждать тебя, - просто сказала Констанца. «Если что…»
-Не будет никакого «что», - Лавуазье поцеловал ее, испачканные, чернилами пальцы. «Помогу Теодору с его проектом, - он рассмеялся, - увижусь с этими бездельниками в Комитете и поедем с тобой в Вандею. А там что-нибудь придумаем».
Он уходил по дорожке, покрытой золотыми листьями. Констанца, в одной короткой, холщовой рубашке, стояла на пороге, грызя крепкое, спелое яблоко.
-Она вся, - будто осень, - нежно сказал себе Лавуазье. «И почему все так любят весну? Осенью гораздо лучше думается». Девушка сорвалась с места, и, как была, босиком, побежала к нему.
-Я тебя люблю, - сказала Констанца. «Тебя одного, Антуан. Люблю и буду ждать».
Он прислонился виском к ее щеке, чувствуя свежее, легкое дыхание, слыша, как бьется ее сердце. «Я тоже, Конни, - он улыбнулся и перекрестил ее: «Наклонись-ка». Она послушно опустила голову. Лавуазье, поцеловав ее, велел: «И не грусти. Напиши к моему приезду еще две главы».
-Напишу три, - независимо отозвалась девушка. Она долго махала лодке, идущей вверх по течению Сены. Пробежав по холодной траве, Констанца вернулась в дом. Постель была разбросана. Она, вдохнув его запах, прижала к щеке подушку.
-Кофе, - строго сказала себе Констанца. «Покурить. Заняться главой о марше голодных на Версаль. Не смей! На следующей неделе ты его увидишь, и вы уйдете в Вандею. А потом вы всегда, всегда будете вместе».
Она так и стояла, застыв, с подушкой в руках, чувствуя, крупные, быстрые слезы у себя на лице. Констанца вздохнула. Всхлипнув, успокоившись , она стала убираться.
Ночь была холодной, на крыше дома дул пронзительный ветер. Лавуазье, подышал на руки: «Все готово. Миль пятьдесят вы пролетите, а больше вам и не надо».
Оболочка наполненного водородом шара, привязанного к трубе, чуть покачивалась. «За три дня все сюда из Арсенала перетащили, - вспомнил Федор, - собирать уже по ночам пришлось. Еще хорошо, что Робеспьер чердак здешний под охрану не поставил»
-Да мы раньше приземлимся, а там уже я придумаю что-нибудь. На юго-восток полетим, поближе к горам, - Федор перегнулся вниз и поглядел на подъезд дома: «Робеспьер, как с утра уехал, так и не появлялся, вот и хорошо. Мадемуазель Бенджаман удивится, меня увидев, но ведь она знает, что я жив - цветы ей доставляли, каждую неделю. Так дальше и будет продолжаться. По дороге я найду какие-нибудь клумбы, а в Вене с лавочником договорюсь».
-Я уверен, - бодро сказал Лавуазье, проверяя веревки, - что у вас все получится. Компас взял?
-А как же, - Федор похлопал себя по карману и вздохнул: «Я буду осторожен, все-таки есть опасность пожара. Пилатр де Розье так погиб, бедный, когда его шар загорелся. Так и не повторил путешествие Бланшара, не перелетел из Кале в Дувр».
Федор пригладил рыжие волосы и усмехнулся: «Побрился зачем-то с утра. Когда она последний раз меня видела, я был в сюртуке итальянского сукна и рубашке шелковой, с запонками этими, бирюзовыми, что мне Сиди Мохаммед подарил. А теперь - санкюлот санкюлотом. Хотя сабля при мне, - он положил руку на эфес и нащупал пальцами острые грани сапфиров.
-Говоря о Бланшаре, который вовремя уехал в Америку и там теперь летает, - усмешливо сказал Лавуазье, - в корзине два парашюта, по его заветам. Тоже шелковые. Я надеюсь, что они вам не пригодятся. И вот еще что, - он порылся в своей суме, - вчера днем смастерил, у себя в лаборатории. Много ты ими рулить не будешь, но пригодится.
Федор принял ручной пропеллер: «Спасибо. Если бы машину Уатта сюда приспособить…, - он похлопал рукой по корзине.
Лавуазье посмотрел на темное, затянутое тучами небо: «Мы с тобой были дураки. И Бланшар дурак». Он, почти на ощупь, стал что-то набрасывать в тетради. В разрывах облаков показалась бледная луна, и Федор посмотрел на рисунок: «Погибший Менье был прав, конечно».
Лавуазье поморщился, как от боли.
-Отличный математик, инженер - зачем он только воевать пошел? Ты помнишь, в Mémoiresurl’équilibredesmachinesaérostatiques он представлял рисунки летательной машины в виде эллипса? Сюда, - карандаш быстро чертил, - под хвостовое оперение можно поставить хоть десять машин Уатта, на угле. И оснастить эту машину рулем. Тогда станут возможны регулярные полеты по Европе..., - Лавуазье прервался и, почесал в голове: «Ладно. Это все потом, в деревне. Мы с Констанцей в Вандею уезжаем».
-Давно пора, - Федор смотрел на редкие фонари, что освещали мост на остров Ситэ. «Тогда я тебе блокнот верну, с той таблицей...»
-Не надо, - Антуан отвел его руку. «Пусть у тебя останется. И пусть..., - он помолчал, - пусть у вас все будет хорошо».
-У вас, - мрачно подумал Федор. Наклонившись, он шепнул: «Не надо бы тебе ходить в Комитет Общественного Спасения. Отправь жену в провинцию, забирай Констанцу и бегите отсюда».
Лавуазье покачал головой: «А если там какой-то несчастный, что рискует подняться на эшафот? Пока можно спасать людей, надо это делать». Он посмотрел на простые, стальные часы: «Спускай лестницу на балкон, ветер хороший».
-Спасибо тебе за все, - тихо сказал Федор, и они обнялись. «Храни вас Господь, - Лавуазье перекрестил его: «Подожди, пока я скроюсь из виду, и начинай».
Федор все смотрел ему вслед - уходящему вдаль по крыше, легкому, невысокому. Потом Лавуазье исчез в чердачном окне. Федор, вздохнув, стал разматывать веревочную лестницу.
Мишель сидел за столом в гостиной, грустно подперев щеку рукой, глядя на маленький глобус. Он повертел его: «Санкт-Петербург. Папа говорил, там очень красиво, почти как в Париже. И река, на которой есть лед. Где же папа, он все не приходит, и не приходит...- он оглянулся на дверь: «Сейчас мама принесет горячего молока, и надо будет спать ложиться. Она сказала - завтра на целый день гулять поедем, в Булонский лес. Каштаны будем жарить, и листья собирать».
Мальчик замер - на балконе, что выходил на Сену, показалась какая-то тень. Бронзовая ручка задергалась, и он услышал шепот: «Сыночек...»
-Папа! - мальчик бросился к нему. Федор опустился на колени и, удерживая его в объятьях, поцеловал: «Помнишь, ты просил на воздушном шаре полетать? Сейчас полетим, далеко-далеко...»
Федор почувствовал горячие слезы у себя на щеке. Мальчик плакал, обнимая его за шею. «Он сказал, - Мишель шмыгнул носом, - сказал, что ты умер. А я не верил, не верил..., Я молился Мадонне, чтобы ты вернулся. Папа, милый мой..., Сейчас я маму позову, - спохватился Мишель: «А она с нами полетит?»
-Конечно, - улыбнулся Федор, глядя на мальчика. «На мадемуазель де Лу похож, - подумал он. «Лицо у него доброе, не такое, как у отца. Ее лицо. Мой славный, а ведь придется с ними в Вене расстаться..., - он вздохнул: «Давай, подождем, пока мама придет. Здесь же она?»