Потом он, тяжело дыша, упал в кресло. Улыбнувшись, Робеспьер закрыл глаза: «Скоро она станет моей, и ляжет у моих ног - как легла Франция».
Небо было темно-серым, предутренним, впереди, на востоке, вставала тусклая полоска рассвета. Федор перегнулся через борт корзины - Тео и Мишель спокойно спали, укрытые шалью: «Туда. До Труа нам долетать не надо, все же город. Семьдесят миль прошли, по меньшей мере».
Он осторожно стал выпускать из шара водород. Корзина медленно планировала вниз, на распаханную равнину, вдалеке блестела река, были видны верхушки одиноких деревьев и кое-где - шпили церквей. «Это у меня уже сороковой полет, - понял Федор. «Так и посади шар аккуратно, чтобы никого не тряхнуло. Поближе к лесу, - он услышал сзади шорох. Тео тихо сказала: «Доброе утро, месье Корнель. Где мы?».
Она никогда еще не была так близко от него. Волосы были заплетены в косу. Он увидел смуглую кожу плеча в прорехе платья. Тео, поймав его взгляд, покраснела: «У нас же нет ничего…, Только крестики. Как же это будет, месье Корнель..., - она оглядела порванное платье.
-Помните, - Федор улыбнулся, - я вам рассказывал, как из России бежал? Когда меня Джон спас. У меня тоже тогда ничего не было. А потом заработал. И сейчас заработаю, не волнуйтесь. Руки у меня на месте, голова - тоже. Платье я вам куплю, и плащ, и вообще, все, что надо, - он, отчего-то покраснел. «У меня есть деньги, немного, но есть».
-Месье Корнель..., - Тео вздохнула, - я не знаю, не знаю, как....
-Это мой долг, - просто сказал Федор. «Мы неподалеку от Труа, пойдем отсюда на Дижон и Безансон. Там горы, я там все излазил, давно еще. А оттуда - в Женеву и Вену. В Австрии Джон, сын его светлости. Он вам с Мишелем поможет устроиться».
-А вы? - спросила Тео. «Вы вернетесь во Францию, месье Корнель? Не надо, я прошу вас, - женщина помотала головой, - не надо..., Вы и так жизнью ради нас рисковали».
-Я бы сделал это столько раз, сколько бы понадобилось, чтобы спасти вас, - ответил Федор. Корзина мягко опустилась на вспаханную землю. Они услышали сонный голос Мишеля: «Мы прилетели, папа?»
-Прилетели, милый, - Федор помог им выбраться из корзины. Он оглянулся на еще спящую ферму: «Пойдемте отсюда подальше, лучше всего нам из лесов пока не выбираться».
Уже подходя к опушке, Федор смешливо заметил: «Сегодня на этой ферме будет праздник. Им корзина, и холст достанется, и парашюты - а они ведь шелковые». Федор посмотрел на Тео. Женщина, держа за руку Мишеля, показывала ему на птиц, что кружились над верхушками деревьев. Он облегченно подумал: «Успел. Там ведь еще Элиза была, во сне, и мальчик какой-то..., Луи-Шарль, что ли. Ерунда, Джон и Марта о них позаботятся».
Уже сидя у костра, переворачивая палочку с насаженными на нее грибами, Тео сказала, глядя на Мишеля, что собирал осенние листья: «Месье Корнель..., Я ведь не белоручка. Я и стирать могу, и убираться..., Я не хочу, чтобы мы вам обузой стали. Мы ведь только месяца через два до Вены доберемся, не раньше».
-Раньше, - улыбнулся он. «Это пока мы из Франции не вышли, - надо осторожными быть, а в Женеве я лошадей куплю, мадемуазель Бенджаман. Зимой все-таки тяжело путешествовать, особенно через горы, так что я хочу быстрее вас в Вену привезти. Держите, - он протянул ей ветку кустарника - с золотыми листьями, с белыми, как снег ягодами.
-А потом я найду розы, обещаю, - Федор вынул у нее из рук грибы и крикнул: «Мишель, иди сюда! Сейчас поедим, и дальше отправимся».
Тео вдохнула сухой, острый запах - леса, горящего костра, палой листвы. Сама не зная почему, она приложила ветку к щеке.
-Спасибо вам, месье Корнель, - она все смотрела на него. Федор, усадив мальчика рядом, покраснел: «Что вы, мадемуазель Бенджаман. Я сделаю все для того, чтобы вы,- и ты, мой хороший, - он поцеловал белокурый затылок, - были бы счастливы».
Мишель жадно ел, облизывая пальцы, и урча от удовольствия. Он прервался: «Папа, а ты теперь с нами всегда будешь? А ты меня научишь стрелять, ты ведь обещал? А тут есть волки? Или олени, или хотя бы белки?»
-Волков нет, - успокоил его Федор, - а оленей и белок мы увидим. И стрелять, я тебя, конечно, научу, милый мой.
-Это хорошо, - отозвался Мишель. Тео вскинула голову, посмотрев на серое, низкое небо осени: «Всегда..., Господи, как же его уговорить не ехать потом во Францию? Я же не могу без него, совсем, совсем не могу. Пятнадцать лет он рядом...»
Мари-Анн накинула на голову капюшон шерстяной накидки: «Пойдем».
-Совершенно не обязательно меня туда провожать, - проворчал Лавуазье. «Ты поняла - запираешь дом и отправляешься в Орлеан, сразу же. Деньги у тебя есть».
Он оглядел изящную переднюю. Вздохнув, мужчина провел рукой по комоду орехового дерева. «Двадцать два года, - он все смотрел в добрые, голубые глаза жены. «Двадцать два года, как мы повенчались. Ей же еще сорока нет, молодая женщина».
-Мари-Анн, - он откашлялся, - милая..., Если что-то случится…, ты выходи замуж, пожалуйста.
-Ничего не случится, - твердо сказала мадам Лавуазье, запирая дверь.
-Ты прав, что уезжаешь в деревню - в Париже сейчас шумно, опасно, плохо для работы. Я буду знать, что с тобой все в порядке, и не буду волноваться, - она взяла мужа под руку и улыбнулась.
-Все там собрались, - женщина вздохнула, - на площади Революции. Бедная королева, - она понизила голос. Подождав, пока мимо пройдут какие-то гуляки, Мари-Анн тихо добавила: «Господь их всех накажет, я уверена».
Они шли через Новый мост, день был пронзительно ярким, солнечным. Над рыжими кронами деревьев в саду Тюильри кружились вороны.
-Пусть едет, - ласково подумала мадам Лавуазье. «Пусть будет счастлив с этой девочкой. Она молодая, любит его, да и как его не любить? Он один такой на всей земле, - Мари-Анн стянула перчатку. Коснувшись руки мужа, она шепнула: «Я тебя подожду, а потом провожу, Антуан. Мы же теперь не скоро увидимся».
-Мари-Анн, - он вдруг остановился и положил руки ей на плечи - они были одного роста. «Мари-Анн, я не знаю, как...»
Она поцеловала голубые глаза и погладила его по щеке: «Все устроится, Антуан. Вот увидишь, все обязательно устроится. Вот и павильон Флоры, - кивнула она на здание бежевого камня, оцепленное солдатами Национальной Гвардии. «Ты иди. Я тут, в саду погуляю, - кивнула она на пустые, усеянные листьями дорожки.
-Не надо, ты ведь замерзнешь, - попытался сказать Лавуазье, но Мари-Анн приложила палец к его губам: «Не надо, милый. Ты же знаешь - я всегда могла тебя переупрямить. И в этот раз так же будет. Потом зайдем в лавку, купим провизии и я посажу тебя в лодку. А сама уеду в Орлеан».
Он наклонился и прижался губами к ее белой, худенькой, со старыми следами от ожогов, руке.
-Помнишь, - шепнул Лавуазье, - как ты мне колбу в лаборатории взорвала? Двадцать лет назад, не могу поверить..., - он покачал головой. Жена, поцеловав его в лоб, велела: «Иди. Я буду здесь».
Она гуляла по парку, глядя на высокие двери Комитета, ожидая, пока муж выйдет из них, и, спустившись своей легкой походкой вниз, не скажет ей: «Какая-то ерунда, как обычно».
С площади Революции валили возбужденные толпы людей, скрипели колеса телег, ржали лошади, а Мари-Анн все ходила по дорожкам сада. Только когда солнце над Сеной стало клониться к закату, она, перекрестившись, перешла улицу и поднялась на крыльцо, где стояли охранники: «Я совсем ненадолго..., Мне узнать, насчет мужа, месье Лавуазье. Он пришел сюда, еще до обеда».
Внутри было сумрачно, пахло чернилами и пылью, на стенах висели трехцветные флаги. «Свобода, Равенство, Братство, - прочла мадам Лавуазье наскоро намалеванные, золоченые буквы.
-Я прошу прощения, - вежливо обратилась она к человеку за конторкой, - мой муж, месье Антуан Лавуазье, ученый..., Он был вызван на заседание Комитета, еще до обеда.
-Ждите, - ответил человек, не поднимая бесцветных глаз от каких-то бумаг. Мари-Анн присела на какую-то скамейку у стены, сцепив тонкие пальцы. Человек хмуро добавил: «Здесь ждать запрещено. Выйдите на улицу, вас позовут».