В уборной было тесно, пахло пудрой, свечным нагаром, духами. Тео раздула ноздри:
-Господи, как я соскучилась. Казалось бы, в ноябре бенефисы в Вене отыграла, а уже опять на сцену тянет.
Высокая, черноволосая женщина, в роскошном, шитом золотом платье, что сидела у столика красного дерева, повертела в руках жемчужное ожерелье. Слабым голосом, на хорошем французском языке, она спросила: «Мадемуазель Бенджаман…, Что вы скажете?»
У нее были большие, темные глаза, красиво очерченные, тонкие ноздри. Тео, присев рядом, взяла ее сухощавую, с длинными пальцами, руку.
-Мадемуазель Полина…Я ведь могу вас так называть? Прасковья, - она улыбнулась, - я все равно не выговорю. Мадемуазель Полина, мне совершенно нечему вас учить, вы и так великая актриса. С другими в вашей труппе, я буду заниматься, а вам, - Тео оглянулась и нашла глазами перо с чернильницей, - вам надо ехать в Европу. У вас отличный французский язык…
-С ошибками, - вздохнула актриса.
-Поправите, как только в Европе окажетесь, - отмахнулась Тео.
-Итальянский вы знаете. Я вам дам рекомендательное письмо к директору императорского театра в Вене. Он вам устроит ангажементы в Австрии, Италии и Германии. И рекомендательное письмо к господину Антонио Сальери, он сейчас самый известный оперный композитор в Европе. Он напишет что-нибудь под ваш голос, - Тео покусала перо: «С вашим сопрано, вам надо петь Эвридику, в концерте, а я буду исполнять партию Орфея. Мы так делали с мадам Арно, в Париже».
-Мне нельзя, мадемуазель Бенджаман, - тихо сказала женщина, так и держа в руках жемчуга. «Нельзя в Европу».
-Это еще почему? - рассеянно поинтересовалась Тео, начиная писать. «Из-за вашего антрепренера, графа Николя? Да он милейшее создание, дорогая моя, он вас отпустит. В конце концов, я ему объясню, что для вашей карьеры необходимо выйти на европейскую сцену. И называйте меня Тео, мы с вами люди одной профессии».
Она посмотрела в большие, грустные глаза Прасковьи и улыбнулась: «Милочка, поверьте мне, я почти два десятка лет на сцене, хоть и государственной. Найдете себе другого антрепренера. Как только вы выйдете на сцену венских театров - у вас очередь в передней стоять будет. Жемчугова, - Тео задумалась и решительно сказала:
-Полина Перль. С таким именем только субреток играть, а вы трагическая героиня. Полина, - она поиграла пером и усмехнулась: «Полина Марго. Мадемуазель Марго. «Маргарита» - на латыни «жемчужина», - объяснила она.
-Мадемуазель Бенджаман, вы не понимаете…, - отчаянно сказала женщина.
-Очень я все хорошо понимаю, - отозвалась Тео. «Спите вы на здоровье с графом Николя, пожалуйста. Речь идет о карьере, дорогая моя, о заработках. Если он вас любит, он, в конце концов, поедет с вами в Европу. Многие актрисы выходят замуж за антрепренеров, так даже удобнее, - Тео поставила свою подпись в конце письма. Подняв глаза, она ахнула: «Мадемуазель Полина, да что вы? Простите, если я вас обидела…»
-Вы и правда не понимаете? - Жемчугова медленно вынимала шпильки из высокой, причудливой прически.
Тео наклонилась над ней. Взяв гребень, ласково расчесывая ее волосы, Тео помотала головой: «Нет».
-Я крепостная, - актриса закусила губу. Тео спросила: «Что это?»
-Откуда вам знать? – горько пробормотала Жемчугова. Актриса, отбросив ее руку, выпрямилась.
-Рабыня! - гневно крикнула она. «Я рабыня, мадемуазель Бенджаман, и мы все - от последней малышки в кордебалете, до художников и музыкантов в оркестре - рабы. Как раз того самого графа Николя, - она горько улыбнулась. «А что я с ним сплю, как вы изволили выразиться, так он на мне никогда не женится. Не бывало еще такого, чтобы дворянин на крепостной женился».
-Рабыня…, - тихо повторила Тео и протянула руки: «Девочка моя, бедная…, Иди сюда, иди, не надо, не надо, не плачь так. Прости меня, я совсем, совсем ничего не знала…».
Она нежно покачала Жемчугову и шепнула ей на ухо: «Расскажу тебе кое-что, но это тайна. Смотри, не проговорись».
Прасковья зачарованно слушала «Я думала, так только в сказках бывает, мадемуазель Бенджаман. Вы тоже рабыней родились».
-А теперь, как видишь, - Тео приподняла ее за подбородок, - свободный человек. А ты у нас будешь графиней Шереметевой, обещаю.
-Да не бывало такого…, - начала Жемчугова. Тео поморщилась: «Не бывало, не бывало…, По воздуху тоже раньше не летали, а теперь летают. Вымой лицо, и будем дуэт Орфея с Эвридикой репетировать. Сначала по слуху, а завтра я тебе ноты пришлю»
Жемчугова всхлипнула и кивнула: «Мадемуазель Бенджаман, а вы в Россию надолго приехали?».
-На всю жизнь, - усмехнулась Тео. Высунув голову в коридор, она крикнула: «Нам нужно фортепьяно!»
Федор открыл дверь и весело сказал: «Я дома!». С кухни пахло блинами. Он, снимая шинель, стряхнул с шарфа снег: «Надо бы слуг нанять…, Кухарку, горничную для Тео…, Мишелю гувернера надо взять, ему через два года только в корпус кадетский отправляться».
Он заглянул на кухню. Увидев Тео, в холщовом фартуке, что переворачивала блины на медной сковороде, Федор поцеловал ее в щеку: «Сразу после Масленицы уезжаю, в Екатеринбург, а потом - на заводы. Будем там новые печи ставить. Послушай, - он искоса посмотрел на ее нахмуренные брови, - может быть, слуг взять…, В помощь тебе».
-Зачем же? - ядовито отозвалась Тео, снимая блины, швырнув на них кусок масла. «Можно ведь купить, Теодор. Дешевле выйдет, - она уперла руки в бока и гневно спросила: «Почему ты мне не сказал, что в России есть рабы?»
-Я хотел, милая, - Федор почувствовал, что краснеет. «Просто возможности не представилось…, Откуда ты…»
-Крепостные, - это слово Тео сказала по-русски, - графа Шереметева обучены языкам. Мадемуазель Жемчугова, звезда его театра, говорила со мной, Теодор. Да и потом, - Тео вздохнула, - я бы рано или поздно все узнала, милый мой.
Она сняла фартук и обняла его: «Теодор, ты мне должен обещать…, У нашей семьи никогда, никогда не будет рабов. Иначе я просто не смогу с тобой жить».
-Не будет, - он поцеловал ее нежные, чуть измазанные маслом губы. «Ни у нас, ни у наших детей…- он осекся. Тео лукаво заметила: «Может, и случится такое, Теодор, мы же еще не старые люди. Ни у наших детей, ни у внуков, ни у правнуков».
-Очень надеюсь, что ко времени, когда наши дети вырастут, - проворчал он, - Россия уже изменится, и вообще ни у кого не будет рабов. Обещаю, - повторил он. Тео, помолчала: «Я буду петь дуэтом, с мадемуазель Жемчуговой. «Орфея» Глюка».
-Так не принято, - растерянно заметил Федор. «Они же крепостные, двор тебя не поймет…»
-Наплевать, - сочно заметила Тео. «Скажи спасибо, что я с ними на сцену не выхожу. У них просто все роли заняты. А вообще, - она стала доставать тарелки из шкафа, - мне все равно, поймут меня, или нет. Я просто делаю то, что мне велит честь. И мое искусство, - Тео выпрямилась. Федор, забрав у нее посуду, наклонив голову, поцеловал смуглую, испачканную в муке руку.
Трещали, шипели свечи, стихли аплодисменты. Тео, оставшись одна на сцене Эрмитажного театра, положила руку на фортепьяно:
-Я бы хотела завершить этот концерт арией Орфея. Той, где он скорбит о потерянной Эвридике, и пожелать, господа, - она посмотрела куда-то в темноту, и ласково улыбнулась, - пожелать, чтобы мы были избавлены от горя и несчастий, скорби и страданий. Che farò senza Euridice. Божественная музыка месье Глюка.
Она поклонилась, качнув изящной головой, с распущенными по плечам, темными волосами, перевитыми коралловыми нитями.
-Этот голос, - подумал Федор. «Это ведь она мне улыбалась, я знаю. Господи, дай ты мне счастье о ней заботиться, любить ее, поклоняться ей - сколь мы живы».
Ее голос плыл по залу - низкий, страстный, волнующий, в колеблющихся огоньках свечей она казалась высеченной из бронзы статуей. Юноша, что сидел в первом ряду, подумал: «Да, это она. Венера из Арля, я же видел рисунки. Богиня..., - он закрыл глаза, и услышал, как бьется его сердце - глухо, отчаянно.
Ария закончилась и он выдохнул: « Она меня на двадцать лет старше, выходит замуж за этого Воронцова-Вельяминова, да и я женат..., - он услышал крики: «Божественная! Браво!». Нежный голосок жены сказал: «Она очень хороша, не правда ли, Alexandre? Жаль, что она покидает сцену».