Только когда ворота за телегой закрылись, девушка, вернувшись в комнату, присев у окна, - над Ренном висели тяжелые, мрачные тучи, по двору гулял столб пыли, - развернула письмо.
-Милая Мадлен, дорогая моя сестричка, - читала она.
-У нас все хорошо. Тут совершенно не опасно, так, что не волнуйся за меня. Генерал де Шаретт, к сожалению, пока не позволяет мне участвовать в вылазках, но оружие дал, конечно. Я служу посыльным и связным, вместе с Элизой, я тебе о ней уже писал. Ты спрашивала, - что с охотничьим домом. Половину его сожгли, а во второй половине размещается отряд ее светлости герцогини, за ним присматривают. Когда все это закончится, милая Мадлен, - я отстрою все наши имения, обещаю. Озеро наше все так же красиво. На рассвете, когда над ним висит туман, так и ждешь, что из-под воды появится замок, где жил рыцарь Ланселот.
Я молюсь за души папы и Франсуа, каждый день. Да пребудут они в садах райских. Твой любящий брат, Жюль-Арманд-Мари, маркиз де Монтреваль.
Внизу было криво нацарапано: «Де Шаретт меня вызывает. Наверное, хочет отправить в Ренн. Скоро увидимся, милая сестричка!»
Мадлен вздохнула. Пройдя на кухню, поцеловав неровные, неаккуратные строки, она бросила письмо в очаг. Тлевшее пламя вспыхнуло, и девушка горько подумала:
-Даже письма от брата - и то нельзя хранить…, А что будет если они, - Мадлен кинула взгляд в сторону окна, - узнают об оружии? А как узнать? - она пожала плечами. В кладовой Мадлен взяла две картофелины. «Ко мне никто не ходит. Мы с тетей затворницами жили, а как она умерла , - я и на рынке почти не появляюсь, а уж тем более на улицах».
Девушка стала мыть картошку в миске. Внезапно покачнувшись, она присела на табурет.
-Если бы я тогда не поехала в имение к тете, - вспомнила Мадлен, - прошлым летом ...Со мной ведь случилось бы то же, что и с остальными сестрами. Как его земля еще носит, этого Деметра - закрыл все церкви, монастыри, священников и монахинь утопил в реке…. Господи, упокой души невинно убиенных, - она перекрестилась и стала аккуратно чистить старые клубни.
Поставив картошку вариться, Мадлен вернулась в свою келью. Опустившись на колени, она взяла четки: «Господи, дай приют душе отца моего, и душе младшего брата моего, Франсуа. Не оставляй своей милостью брата моего Жюля, что сражается за его величество и нашу веру».
Она присела к столу и раскрыла большую, семейную Библию. Пролистав страницы, Мадлен вгляделась в тонкий, изящный почерк отца. Перед ним шли страницы выцветших каракулей. Девушка вспомнила ласковый голос: «Здесь со времен короля Генриха Наваррского сведения. Все, что до этого было - в наших архивах, в замке. Там документы еще первого де Монтреваля. Он служил оруженосцем у герцога Жана Рыжего».
-В замке, - горько повторила Мадлен. «Ничего не осталось, одни развалины».
-1 июня 1770 года, - читала она, - Господь даровал нам первенца, девочку, в святом крещении Мадлен-Камиллу-Мари, маркизу де Монтреваль».
Ниже было приписано: «18 августа 1780 года. Наша милая Мадлен приняла покрывало послушницы в монастыре клариссинок. Пусть дарует ей Господь уверенность и твердость на ее святом пути!»
-Я бы уже и обеты произнесла, - тихо сказала Мадлен. «Еще год назад собиралась…, А теперь..., - она подняла голову и подышала, стараясь не капнуть слезами на страницу.
Внизу почерк отца сменялся другим. Чернила были более свежими.
-20 ноября 1792 года, - читала Мадлен свои записи. «Жан-Николя-Мари-Огюстен, маркиз де Монтреваль, казнен на площади де Лис, в Ренне, по обвинению в поддержке контрреволюционеров. Сорока семи лет от роду».
«23 декабря 1793 года, Франсуа-Северин-Мари, маркиз де Монтреваль, старший сын означенного - пал в битве при Савене, защищая короля и святую церковь. Девятнадцати лет от роду».
Мадлен все-таки расплакалась. Слезы падали на подол серого платья, и она всхлипнула: «Хорошо, что мама не дожила».
Девушка поднялась. Сняв горшок с треноги, Мадлен полила вареную картошку конопляным маслом и посыпала солью. Она ела медленно, изредка, бережно, откусывая от краюшки черного хлеба, - как едят давно и привычно голодные люди.
Убрав за собой, Мадлен вернулась в келью. Взяв четки, девушка зашептала: «Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…». За окном сеял мелкий, надоедливый, серый дождь.
Листья деревьев были покрыты каплями воды, в лесу пахло свежей травой - весенний, легкий, свежий запах. Птица вспорхнула с ветки, заслышав мягкий стук копыт лошадей, капли сорвались вниз. Элиза, ойкнув, отерла лицо. Она обернулась, и помахала рукой: «Зачем они нас только провожают? Можно подумать, мы в первый раз в Ренн идем».
Девочка была в холщовых штанах, куртке и деревянных сабо. Она почесала коротко стриженые, испачканные сажей, белокурые волосы и присела - из травы высовывалась мордочка ежа.
-Какой хорошенький! - восторженно сказала Элиза. «Иди спать, утро на дворе, - велела она. Жюль, что шел вслед за ней, рассмеялся: «Тут раньше медведи жили. Давно еще, во времена моих предков. Когда герцог Жан Рыжий Бретанью правил, в тринадцатом веке».
-И этот лес весь твой, - Элиза огляделась. Лес был бескрайним, густым, уходившим вдаль. Она услышала где-то справа легкий шорох. «Это кабаны, - Жюль склонил русоволосую голову набок, - тоже - спать идут. Мама и дети, - он нежно улыбнулся. «Нашего тут - только тот лес, что вокруг озера. Остальное все его величеству принадлежит».
-Все равно много, - заметила Элиза.
-Хотя у нас в Англии тоже земли много, но ее крестьяне арендуют. В Оксфордшире у нас есть лес, но там только олени живут, и лисы. И у нас дом на озере есть, на западе. Мы туда ездили, когда я еще маленькая была. С папой, - он помолчала . Жюль отозвался: «Меня и Франсуа…- он запнулся, - папа тоже учил рыбу ловить…, До всего этого, - он повел рукой. Элиза подумала: «Бедный. Совсем сирота. Одна старшая сестра осталась, и та почти монахиня. Господи, сделай так, чтобы мы с мамочкой спокойно уехали в Англию. Мамочка сказала - в конце лета проберемся к побережью. Попробуем там найти каких-нибудь рыбаков. Деньги у нас теперь есть».
Жюль вытащил из кармана своей куртки бечевку с крючком: «Мы с тобой тоже рыбу половим. Тут два дня пути до Ренна, не голодать же нам. А у крестьян брать грех, это воровство. Они сами недоедают».
Элиза услышала свист. Обернувшись, девочка остановилась. Мать и де Шаретт подъезжали к ним. Мать была в мужском наряде - простой, рабочей, суконной блузе и штанах. Коротко стриженые, бронзовые волосы отливали золотом в свете утреннего солнца. Марта спешилась, передав генералу поводья: «Вы там осторожней, пожалуйста. Жюль увидит сестру, разведаете - сколько солдат сейчас в городе, куда Деметр их отправлять собирается, и сразу назад».
-Конечно, мамочка, - Элиза, на мгновение, прижалась к ней. Марта, перекрестив детей, вздохнула: «Господи, каждый раз, как уходит она - сердце ноет. А что делать, мне в городе появляться нельзя, а уж тем более - генералу».
-Не беспокойтесь, ваша светлость, - весело сказал Жюль. Марта, потрепала его волосы:
-Ты тоже, господин маркиз, - не лезь на рожон, как говорится. Ты в Ренне вырос. Еще узнают, не приведи Господь.
Жюль сплюнул на землю. Мальчик, на бретонском ответил: «Petra zo ganeoc'h?E Plogonegemaon o chom bremañ».
-Из Плогоннека, так из Плогоннека, - усмехнулась Марта. «И еще ты спросил: «Что это со мной?»
-Отлично, ваша светлость, - похвалил ее Жюль. Дети, скользнув в кусты, скрылись в лесу.
-Помочь? - спросил де Шаретт, но Марта уже сидела в седле. Забрав у него поводья, женщина вздохнула: «Не стоило бы их одних отпускать, месье де Шаретт».
-Разве я сам не знаю? - хмуро ответил ей генерал. Он был в холщовой куртке крестьянина, темные, чуть побитые сединой, кудрявые волосы шевелил ветер. Де Шаретт тронул лошадь с места:
-Только разве лучше будет, если Жюля убьют? Он последний из рода де Монтревалей, ваша светлость. Шесть сотен лет уже этому имени. И так - отцу голову отрубили, старший брат погиб…, А если бы я Жюля при себе не держал, он бы тоже в бой полез, мальчишка горячий. Вы же Элизу от себя не отпускаете.