Боярыне Феодосии, свету очей моих. Во-первых, посылаю тебе, возлюбленная моя нареченная, свое благословение и пожелание доброго здравия. Я же сам здоров, однако скучаю о тебе, и не дождусь времени венчания.
Во-вторых, хотел я тебя известить, что пора начинать работы в женских горницах, ибо хотелось бы мне, — да, думаю, и тебе, — чтобы к свадьбе они были готовы. С этим письмом посылаю тебе план горниц, исчерченный моей рукой. Отпиши, боярыня, чем обивать стены, какие ковры тебе надобны, да куда ставить какую мебель.
Я же остаюсь, преданный твой слуга и желаю нам скорее свидеться под брачными венцами.
Феодосия развернула искусный чертеж и вдруг поняла, что из глаз ее льются слезы. «Не могу я, — подумала она, — не могу! Как же не сказать ему, он поймет, он не осудит, не выдаст меня и батюшку. Как же прожить мне все будущие годы — скрываясь, таясь и прячась даже от мужа своего?»
Когда Феодосия заневестилась, она уже была посвящена в тайну — Никита Судаков, доверяя разумности своей дочери, рано привел ее к истинной вере. Вскоре, как девушка вошла в брачный возраст, и на двор к Судаковым зачастили свахи, отец мягко сказал ей:
— Все ж будет лучше, если ты выберешь своего. Тяжела доля просвещенного человека, живущего в брачном сожительстве с чужим. Не всякий может таиться годами от того, кто близок ему.
— Ты, батюшка, поэтому и не женился после смерти матушки? — спросила Феодосия.
— Да, как мать твоя умерла, в своих семьях дочерей али вдов, что по возрасту подходили мне — не было, а на чужой жениться — не мог бы я этого вынести. Хватит и того, что от других всю жизнь укрываемся.
Феодосия вытерла слезы, и на ум ей пришло заученное в отрочестве наизусть описание казни дьяка Курицына сотоварищи: «В деревянных клетках сожжены они были, на торжище, на потеху народу, и горели мученики за веру, а вокруг стоявшие плевали в них и бранили словесами черными».
«И Федора ведь не пощадят» — подумала Феодосия. «Даже если донесет на меня и батюшку, сам пойдет на дыбу. Ах, Федор, сказать бы тебе все, да невозможно, нет слов таких, не придумали еще».
Кланяется боярыня Феодосия нареченному своему. Беспокоюсь я о твоем здравии, боярин, и посылаю тебе свое благословение. На чертеже, что ты мне послал, — вельми искусном, — сделала я пометки о том, где и какую расставить мебель.
Везут мне из Новгорода, из отцовского дома, и из моего тверского имения несколько книг печатных и рукописных, — тут Феодосия прервалась, погрызла перо в задумчивости, и вставила слово «десятков», — хорошо бы их расставить в шкапах вдоль стен. А еще надобны мне будут сундуки для трав, что я собираю для снадобий.
Стены же можно обить бархатом из тех возов с моим приданым, что батюшка выслал из Новгорода. Оттуда же можно взять ковры — их там будет вполне достаточно. Остаюсь я, верная твоя слуга, нареченный мой, и жду нашей встречи.
— Гм, — хмыкнул Федор, прочитав грамотцу от будущей супруги. «Шкапы для книг — у кого это на Москве заведено? Разве что у царя Ивана. Впрочем, права Федосья — если уж книги везут, так надо их поставить куда-то».
Сам Федор читал на греческом языке — его обучал Юрий Траханиот, сын Дмитрия, что прибыл в Москву в свите Софьи Палеолог, а богословию боярин учился у самого Максима Грека — до его опалы. Федор любил книги, однако за царской службой и домашними заботами не всегда находилось у него время для чтения.
Пишешь ты, возлюбленная моя нареченная, что везут тебе книги из Новгорода, да из Твери.
Если среди них есть книги на греческом, то можем мы их читать вместе — греческому языку я обучен, а если ты знаешь языки другие, то оно и хорошо — мнится мне, что смогу я, несмотря на возраст, начать учить языки, тако же и Матвей.
Первым делом, нареченный мой, шлю тебе пожелания здравия и благословение свое.
Спрашиваешь ты, есть ли среди моих книг иные на греческом языке. Без сомнения, есть там и фабулы, и книги по философии, а также лечебники и Псалтырь.
Что до языков иных, то, буде найдешь желание, то смогу я обучить тебя, боярин, читать на латыни и на немецком языке, так как мы, новгородцы, многие, на них не только читаем, но и говорим. Это в том случае, конечно, если ты не против книжной учености.
Душа моя и тело томятся по тебе, боярыня, и не будет мне покоя до тех пор, пока не окажусь я рядом с тобой перед алтарем.
Что же ты пишешь насчет учености книжной — я ценю людей разумных и мудрых, и в тебе, нареченная моя, увидел источник оного, как сказано в притчах Соломона праведного:
«Жену добродетельную кто найдет? Цена ее дороже рубинов».
Тако же и ты, боярыня, — рад я и счастлив, что нашел в тебе мудрость и добродетель. Да пребудет с тобой благословение Господне во веки веков, а любовь моя пребывает с тобой неизменно.
Венчали Федора и Феодосию в белоснежной церкви святого Иоанна Лествичника, на следующий день после Орехового Спаса, в жаркий полдень на исходе лета, когда вся Москва, казалось, пропахла яблоками, медом и калеными орехами.
С утра одевали невесту. Царица Анастасия, бывшая в тягости, приказала ближним боярыням ночевать в ее покоях — хоть она и не могла выстоять все венчание, ради сохранения чрева, — но невестины приготовления пропустить не хотела.
На рассвете Феодосию вымыли в дворцовой бане, выпарили вениками, протерли белоснежную кожу настоями целебных трав, полоскали косы в освященной воде, привезенной накануне из Саввино-Сторожевского монастыря.
— Покажись-ка, Феодосия, — сказала царица, прищуривая красивые карие глаза. «Ох, и хороша ж ты, боярыня, словно лебедь белая!»
Феодосия, стоявшая в одной нижней рубашке, жарко покраснела, и, чтобы скрыть смущение, потянула из рук Василисы Аксаковой шелковый летник нежного зеленого цвета, с изумрудными застежками.
Старая боярыня Голицына стала расчесывать Феодосии волосы. «Муж-то твой, Федосья, — глухим шепотком промолвила она, наклонившись к уху боярыни, — хорош по всем статям. Я Аграфене, жене его покойной, крестной матерью доводилась. Так та и через двадцать лет после свадьбы каждую ночь с ним была, да и днем, случалось, своего не упускала!»
Боярыни, окружавшие Феодосию, сначала зарумянились от смущения, а потом, отворачивая лица, стали тихонько хихикать.
— Что скалитесь-то? — прикрикнула Голицына. «Небось, девок тут нету, все на Божьем суде были, с мужьями живете и детей рожаете — не святым же духом сие происходит!»
— Ай да Евдокия Васильевна! — захлопала в ладоши Анастасия. «Вот уж истинно, как правду скажет, так скажет! Вот тебе бы, Федосеюшка, тоже деток мужу народить — Матвей-то уже совсем взрослый, все с царем Иваном Васильевичем, а так бы еще больше радости в дому было» — царица потянулась, выставив свое, уже набухшее, чрево.
— На все Божья воля, — улыбаясь, тихо ответила Феодосия.
— А ты, Федосья, на Бога надейся, да сама не плошай, — ворчливо сказала Голицына, вдевая в уши невесты тяжелые серьги с индийскими смарагдами. «Знаешь, как говорят — водою плывучи, что со вдовою живучи».
Тут уже все боярыни, во главе с самой Анастасией Романовной, не смогли сдержать смеха.
Когда Феодосию одели — три летника, тяжелый парчовый опашень, и унизали пальцы перстнями, принесли подарки от жениха. В драгоценной золотой шкатулке лежали жемчужные ожерелья, кольца с яхонтами, лалами и аметистами, в другой — серебряной, сканного дела, — лакомства и сласти.
Венчались вдовец со вдовицею, поэтому служба была самая простая, венцы возлагали не на головы, а на правое плечо новобрачных. Свадебный пир был тоже небольшой — в городской усадьбе Вельяминовых собралось лишь десятка три самых близких сродственников и друзей.