— Выходит, что так.
— То бишь забота о твоей жене и дочери на мои плечи ложится. Коли ты с войны не вернешься, а я жить буду, в том разе не переживай, за мной они как за стеной каменной. А вот ежели я первым сгину, на этот случай придумал я кое-что.
Книга, которую Феодосия нашла в библиотеке у Клюге, называлась Ars Amatoria[3], и была запрятана за толстыми томами истории Геродота. Написал ту книгу римский поэт Овидий.
Дойдя до третьей части поэмы, она почувствовала, что щеки ее пылают. Хорошо, что Марфа еще не бойко латынь разбирает, подумала женщина, переворачивая страницу. Дальше ее встретили такие строки, что она смятенно оглянулась, хоть и знала, что рядом нет никого.
Мужа она не видела с марта, прошло пять месяцев с тех пор, как он уехал на север. Раньше они тоже, бывало, расставались надолго, Федор ходил на Казань, к низовьям Волги, в Астрахань, на границу Дикого Поля, но в Москве особо скучать некогда— то хлопоты домашние, то служба при царице, в Колывани же все было иначе.
Здесь она свободно ходила одна по улице, как в своем новгородском детстве. На Москве невозможно было себе представить, что замужняя боярыня куда-то пойдет одна — только со слугами, только в возке. И мужи московские опускали, завидев ее, глаза, упаси Боже встретиться взглядом с женщиной, ибо она есть сосуд соблазна. Здесь Феодосия чувствовала на себе совсем иные взгляды.
Она отложила книгу и задула свечу, улегшись, как любила, на правый бок, подложив руку под голову. Глаза, что виделись ей, — ровно стоял он сейчас рядом, — были серо-зеленые, и была в них не привычная спокойная уверенность, а тоска. Такая тоска, что хотелось птицей перелететь к нему и хоть немного, хоть чем, тоску ту отвести.
Феодосия заснула, и опять привиделся ей белый домик на сером утесе над морем. Она сидела у очага с прялкой и смотрела на огонь. Тепло и уютно в доме, будто и нет за окном ветра, не свистит он в трубе, не громыхает ставнями. Она улыбнулась вошедшему темноволосому мужчине. То был муж ее, отец ее детей — и того, что сейчас мягко бился под сердцем, — но не Федор. Она встала ему навстречу, обняла. У него были сухие, жесткие губы, пахло от него солью, ровно море заглянуло к ним на огонек.
Феодосия рывком села в постели. Тишина стояла вокруг, за стеной посапывала Марфа.
Подушка была мокрой от слез. Женщина тихонько вздохнула, перевернула ее и снова задремала, на этот раз без снов.
— Когда воевать-то пойдете? — спросил Никита Судаков у зятя, налаживая парус.
Тот нерешительно переминался с ноги на ногу.
— Тоже мне тайна, чудак человек. — Никита хмыкнул. — Любая баба тебе скажет, что пока снег не выпал да реки не встали, конницу в Ливонию пускать не след — потонете в грязи.
Зимы там сиротские, льда крепкого до Святок не бывает, вот и выходит, что до января вы туда не тронетесь. Прав я?
— Прав, все так.
— Что ж, время еще есть. Сейчас у нас конец июля, посмотрим, как оно сложится. Бумаги, кои нужны тебе будут, в усадьбе лежат, в ларце. Ключ я тебе отдал. Давай, Федор Васильевич, обнимемся на прощанье.
— Спасибо тебе, Никита Григорьевич.
— Феодосию с Марфой береги.
Судаков вывел лодью на середину реки и помахал рукой. Поднявшись на галерею крепости, Федор смотрел, как уходит вдаль лодья по простору Ладоги — туда, где играла веселая, легкая волна.
Феодосия сидела в сводчатой комнате, что выходила на двор аптеки, склонившись над каменной ступкой. На столе лежали Die Grosse Wundartznei[4] Парацельса, которую ей одолжил хозяин аптеки, и один из семи томов De Humani Corporis Fabrica[5] Андрея Везалия.
— Все же, фрау Тео, не могу я согласиться с вами, — сказал Ганс Штейн, пожилой, но шустрый не по годам аптекарь. — Травы — это прекрасно, ими лечил еще Гиппократ, но травы не панацея. Хирургия, — он наставительно поднял палец, — приходит на помощь тогда, когда все остальное бессильно.
— Забота врачевателя, герр Штейн, — суховато возразила Феодосия, — вылечить болящего до того, как дело дойдет до пилы.
— Хотел бы я посмотреть, фрау Тео, какими травами вы будете пользовать конечность, подлежащую ампутации, — пожал плечами Штейн. — Вы можете снять симптомы воспаления, но не можете остановить гангрену.
— Большинство ампутаций, герр Штейн, — Феодосия сняла с полки склянку с жидкостью, — происходят из-за того, что в рану попадает грязь.
— И как же грязь приводит к воспалению? — насмешливо спросил Штейн.
— Попробуйте размазать грязь, да и любую субстанцию, по неповрежденной коже. — Феодосия добавила в ступку пару капель содержимого склянки. — Например, сок ядовитого растения. Вы можете получить ожог, но не умрете. Но если на коже будет хоть малая царапина, то яд попадет в кровь, и она понесет его к сердцу.