— Так не девчонка уже, — улыбнулась Воронцова. «Я, когда близнецов носила, чуть поболе пятнадцати годков была, так не поверишь — с Михайлой на охоту ездила, и речку переплывала за две недели до родов. А с Петей полсрока пролежала — не было сил двинуться, годы-то не те».
— Да и Федор еще, — Феодосия вздохнула, — носится со мной, будто я больная какая. Хотела объяснить ему, что с дитем все в порядке, так он не слушает. Вот и сижу здесь.
— Ну, ты, матушка, строго его не суди. Все же Аграфена-покойница у него перед глазами, а та, не про нас будь сказано, то ли порченая была, то ли еще что — не жили у нее младенцы.
Восемь раз они с Аграфеной детей хоронили, и это только тех, что она живыми рожала, а уж мертвых и выкинутых у нее было еще больше. Так что Федор и боится, шутка ли сказать, мало ли что с тобой случится. — Прасковья внимательно взглянула на Феодосию и серьезно сказала:
— Ты, Федосья, не в укор тебе, все же молода еще. А Федору Васильевичу шестой десяток скоро пойдет. Читала ж ты Библию, помнишь про царя Давида и девицу Ависагу-сунамитянку? Вот так же и ты для Федора Васильевича — утешение на старости лет-то. Так что ты с ним не спорь, хоша ты и новгородка и за словом в карман не полезешь.
— Всем бы такую старость лет, как Федору, — подумала про себя Феодосия, и — как ни старалась, — покраснела. Прасковья Воронцова, посмотрев на нее, усмехнулась и сказала:
«Так-то, боярыня, дай Бог вам с супругом брака честного на долгие годы».
Внизу, в крестовой горнице, Михайла Воронцов внимательно взглянул на боярина Вельяминова и сказал:
— Так что ты, Федор Васильевич, насчет брака для Матвея располагаешь?
— Помилуй, Михайла Степанович, шестнадцатый год отроку, — рассмеялся Федор, — отцов наших и тех в так рано не женили. Пусть его еще погуляет, торопиться некуда. Опять же, ты знаешь, — Матвей при царе, Господь его знает, как Иван Васильевич на это посмотрит. Нет, погожу я еще, тем более, что Матвей теперь все больше во дворце, а не здесь.
— Я к тому, Федор Васильевич, что Мария наша, ты знаешь, в Матвееву-то сторону давно поглядывает. А тут ей пятнадцать исполнилось, свахи стали ездить. — Михайло вздохнул.
«Оно, конечно, мы бы и не против отдать ее за Матвея — все ж сродственник, тем более, что девка-то она у нас нравная — пока никто ей, кроме него, не приглянулся.
— Так зачем вам торопиться? — недоуменно пожал плечами Федор. «Девка молода, пускай ее еще под родительским крылом побудет, что ж вы ее под венец гоните?»
— Мы-то не гоним, — задумчиво ответил Михайло, «однако же, ты сам знаешь, Федор Васильевич, кровь юная в ней бродит. Степан — тот в Прасковью, тих да разумен, а Мария — смотрю на нее и ровно вижу мать свою покойницу. Та ж волошанка по матери была, как что не по ней — сразу в крик. Вот и Мария такая же».
— Ну, Господь даст, повенчаем, — сказал Федор. «Не этим годом, так следующим. Федосье в начале лета срок настанет, ежели все хорошо пойдет, так что в этом году и так хлопот будет много. Дай Бог, главное, чтоб дитя здоровое народилось».
— Рад-то, Федор Васильевич, что Федосья понесла, а? — Михайло улыбнулся.
— Сказать тебе честно, свояк, не ждал я этого. Все же, сколько она лет с мужем-покойником прожила, и деток не нажили, да и я, сам знаешь, уже не юноша годами, а вот Господь как решил — когда я уж, не чаял, меня и порадовать. — Федор помолчал и добавил. «А все же, конечно, правду говорят — на костях мясо слаще, а под старость жена милее».
На Рождественке, в усадьбе Воронцовых, гадали девицы. Конечно, выйти на улицу они не могли — невместно было это девам из боярских семей, однако же, во дворе, защищенном высоким дубовым частоколом и воротами с тяжелыми засовами, можно было и послушать собачий лай — звонкий — к жениху молодому, глухой — к вдовцу али старику, да и башмаки, снявши с левой ноги, можно было перебросить через колодец — в какую сторону носком уляжется, оттуда и быть жениху.
Маша Воронцова, как не бросала башмачок, все не была довольна — не укладывался он носком в ту сторону, откель ей хотелось.
— Видно, Марьюшка, не ждать тебе жениха с Воздвиженки-то, — дразнили ее подруги.
Мария только встряхнула черными косами:
— Откель мне ждать жениха, только мне самой известно, — ответила она. «А вы, девы, лучше б не болтали попусту, а пошли бы в терем — а то батюшка с матушкой вернутся, не по нраву им будет, что мы на дворе одни стоим.
— Да уж знаем мы про женишка-то, — рассмеялась рыжеволосая Анна Захарьина. «Вся Москва уж болтает, Марьюшка, будто нравная ты, да отказливая — а все из-за молодца некоего, что на тебя и смотреть не желает».