— Кто куда не поедет? — недоуменно спросил стоящий на пороге горницы Михайла Воронцов, переводя взгляд с жены на дочь, что стояли друг напротив друга, ровно кошки перед дракой.
Семейный совет решили собрать на Воздвиженке, у Вельяминовых. Марью оставили дома, под присмотром Степана и строгим наказом — на двор ни ногой.
— Может, спосылать за Федосьей? — спросила Прасковья у Федора Вельяминова.
— Ты что, сестра, — удивился Федор. «Не буду я жену на сносях из подмосковной сюда тащить. Упаси Господи, рожать еще в дороге вздумает. Нет, пусть сидит, где сидела, чрево бережет».
Прасковья только вздохнула, и подумала, что без Феодосии крику тут будет — не оберешься.
Федор Вельяминов посмотрел на стоящего посреди крестовой горницы Матвея и вздохнул.
Отрок, на удивление, виноватым не глядел — гордо вздернув голову, он посматривал на сидевших напротив Воронцовых и даже улыбался.
— Ум-то у тебя есть в голове, Матвей, иль лишился ты его? — устало спросил Федор. «Так девку ославить. Ты ж понимаешь, что ей теперь взамуж ни за кого достойного не выйти».
— Так, батюшка, для того и обручались мы, чтоб повенчаться с друг другом, а не с чужими какими — ответил Матвей. «Не нужно нам с Марьей никого иного».
— Обручились они! — Федор стукнул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. «Молоды вы еще, обручаться-то без родительского благословения».
— Ну, вот и дайте нам его, — улыбаясь, сказал Матвей. «Ежели надо подождать с венчанием — так мы с Марьей подождем, время-то терпит».
— А про царя Ивана Васильевича ты подумал? — поинтересовался Федор. «Как он-то посмотрит на свадьбу твою?»
— А что это меняет, батюшка? — спросил Матвей. «Ты ж сам ближний боярин у царя, однако, ведь женат, и потомства сейчас ожидаешь».
— Мне, Матвей, шестой десяток, а тебе сколько? Забыл? — Федор подвинул к себе кувшин с квасом и жадно отпил. «С тобой говорить — ангельское терпение иметь надо, а я не ангел»
— Поэтому и объясняю я тебе, батюшка, — скромно сказал Матвей, «что с венчанием можно не торопиться. Войдем в возраст, так и повенчаемся».
— Три года, — внезапно сказал молчавший до этого Михайла Воронцов.
— Что три года? — удивился Матвей.
— Три года ждать будете?
— Долгонько как-то, — протянул Матвей.
— Он еще и торгуется — повернулся Михайла к боярину Вельяминову. «Нечего сказать, Федор Васильевич, хорош сынок-то у тебя».
— Ты, Матвей, совсем стыд потерял, — жестко сказал Федор. «Скажи спасибо, что я тебе спину кнутом не ободрал, за наглость твою. Мало того, что пьешь ты и гуляешь со своими дружками, с бабами срамными введешься, так еще и девицу из хорошей семьи вздумал опозорить!»
— Вот те крест, батюшка, — сказал Матвей, глядя прямо в глаза отцу, — не трогал я Марью даже единым пальцем. Чай, не дурак я, не понимаю я, что ли. Если и ждать будем венчания — так тоже друг друга не тронем».
— Если ждать будете! — Михайло Воронцов встал и широкими шагами подошел к окну. «Не «если», Матвей, а будете. Ты посмотри-то на себя, посмотри внимательно — какой отец, что дочь свою бережет, за тебя ее отдаст? Ты уж прости меня, Федор Васильевич, — повернулся он к Вельяминову, — хоша ты мне и сродственник по жене, но не сказать я этого не могу!»
— Да уж говори, — Федор махнул рукой. «Отца-то он не слушает, так, может, тебя хоть послушает!»
— Тебе ж еще шестнадцати не исполнилось, Матвей, — продолжил Воронцов, — ты ж как есть дитя еще. И Марья тоже — девка она хоть и видная, но разума у нее в голове нет, — ветер один. Что ж хорошего, детей венчать? Чай, не война сейчас, не мор на Москве. Да и потом — ты ж, Матвей, ровно баба, прости Господи, — перстни на пальцах, волосы завитые, на каблуки свои посмотри. Будто ты Иосиф Прекрасный, а не боярский сын».
— Что ж плохого, если… — начал Матвей.
— Ты помолчи, помолчи, послушай, что тебе разумные люди говорят, — тяжелым голосом прервал его Федор.
— Так вот, — через два Покрова на третий, ежели вы оба не передумаете за это время — повенчаем, — сказал Михайла. «Однако ж узнаю, что ты опять с девками и вином балуешься, Матвей — не видать тебе Марьи, ровно своих ушей. Я лучше своими руками на нее иночество вздену, чем такому никчемному парню ее отдам. К тому же в этом году у тебя брат, али сестра единокровные народятся, — у отца твоего и так забот достаточно будет, окромя свадьбы».
Феодосия, потянувшись, огладила ладонями свое набухшее чрево. Носила она на удивление легко, живот лишь чуть выдавался вперед, и со спины вовсе и не было заметно, что боярыня в тягости. Ее девичья талия лишь чуть-чуть раздалась, да округлились узкие бедра. Феодосия чуть усмехнулась, вспомнив, как Федор все никак не мог насытиться этими самыми бедрами и ее налитой, торчащей вверх грудью. Ей же самой было немного грустно — «вот и не девчонка уже более», — подумала Феодосия, «настал бабий твой век».