— Мне-то умирать придется, — парень посмотрел в глухую темноту подвала. «Ну, так что же — что должно было мне, я исполнил. Вот только моря не успел повидать».
Дверь — низкая, тяжелая, медленно открылась, и к Степану зашел, неся перед собой свечу, какой-то человек.
— Бог тебя благословит, Федосья, — тихо сказала Прасковья Воронцова. «Давай, милая, обнимемся, что ли, на прощанье — не свидеться нам более».
Марья едва дышала. Нос у нее заострился, губы посинели, и сердце, — Феодосия, оказавшись в горнице, приникла ухом к груди девушки, — еле билось. Прасковья сидела у ложа дочери, держа ее за холодную, недвижимую руку.
— Петенька, — сказала она сыну, тихо сидящему в углу, «ты поцелуй-то Марьюшку, мы ж тут останемся».
Мальчик поднял на женщин серьезные синие глаза и тихо коснулся губами лба сестры.
— Ты, Марьюшка, — Петя прервался, чтобы не заплакать, — ты выздоравливай, а я за тебя помолюсь».
Мать привлекла его к себе и взглянула поверх головы ребенка прямо в глаза Феодосии — требовательно смотрела Прасковья, настойчиво.
— Не бойся, — успокоила ее Федосья. «Жизнь свою положу, а Петя под защитой будет. Пора нам, милая, а то стрелец вернется».
— Петенька, — Прасковья засуетилась, — ты ладанку-то, что я тебе на шею повесила, не снимай. Ты слушайся Федосью Никитичну и Федора Васильевича, не балуйся, расти разумным мальчиком…, - она прервалась и побледнела. «Петенька, сыночек мой…»
— Маменька, — отчаянно сказал ребенок, прижимаясь к ней, — маменька, не прогоняй меня, я хорошим буду….
— Прасковья, — твердо сказала Вельяминова, — и взяла Петю, — босого, в невидном кафтанчике, с котомкой за плечами, за руку. «Пойдем, Петруша».
— Петенька, — слабо проговорила Прасковья, все еще держа сына в объятьях.
— А то все погибнем! — Феодосия встряхнула подругу за плечи. Та выпустила сына и зарыдала.
— Маменька! — рванулся к ней мальчик, но Федосья быстро вывела его из комнаты. Прасковья сползла на пол и встала на колени рядом с ложем умирающей дочери.
— Что ж ты, — посмотрела она в глаза Спасу, висевшему в красном угле, — детей всех забрал у меня, мужа тоже, так уж и жизнь мою возьми!»
Женщина глотнула воздуха, кривясь от внезапной боли в груди, и пуще заплакала — тихо, пряча лицо в подоле сарафана, так, чтобы никто не услышал.
— Федор Васильевич! — Степан приподнял голову.
— Тихо, Степа, тихо, — Вельяминов задул свечу и присел рядом. «Что там у тебя?»
— Царь плетью глаз выбил, — безучастно ответил Степан.
Федор выматерился сквозь зубы. «Я ненадолго», — сказал боярин, — заметят еще, собаки.
Слушай, Степа — Башкин на дыбе сказал, что это ты ему помогал с Феодосием. Так что ты не запирайся, расскажи все Басманову, минуешь и тиски, и все остальное».
— Да я расскажу, — горько сказал Степан, — но ведь меня зачнут про Тверь спрашивать, да и про другие вещи тоже».
Боярин помолчал.
— Батюшка твой здесь, — сказал он, глядя на Степана в темноте.
— Ничего ж он не знает, — Степан вдруг поискал руку Вельяминова и сжал ее: «А что матушка, и Марья? Петенька что?»
— Марья кончается, — тихо сказал Федор Васильевич. «А матушка твоя, располагаю, тоже скоро тут окажется».
— Почему? — подался к нему Степан.
— Петеньку мы с Рождественки увезли, в безопасности он. Царь, как узнает о том, что Башкин на тебя показал, — обозлится, и велит вас всех в острог запрятать, — объяснил Вельяминов.
— Так все и откроется. Матушка твоя скорее умрет, чем скажет, где Петруша — тут-то я не боюсь, а вот тебе держаться надо, Степа.
— Страшно мне, Федор Васильевич, — внезапно сказал Степан. «Вдруг не выдержу».
Вельяминов обнял племянника. «Пора мне, Степа, а то Басманов вернется. Ты знай — ежели что, Федосья увезет детей так, что и не найдут их».
— Что же это вы, Федор Васильевич, — ахнул Степан.
— Я к тому, — мрачно сказал Вельяминов, — что если чувствуешь, что не в силах терпеть более — то скажи на меня».
— Ну, уж нет, — твердо сказал юноша. «Хоша и страшно мне, да сказано же: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко ты со мною еси».
И показалось Федору при этих словах, что уже накрыла их сень смертная, и нет от нее ни защиты, ни спасения.
— Вот, вот мой котеночек! — взвизгнула девица и понеслась со всех ног к толстому полосатому коту, разнежено лежавшему в тени монастырской стены. «Барсик, ты, что это убегать удумал?»
Кот не успел опомниться, как его уже крепко стиснули в руках.