— Как думаешь, — спросил ее Федор, — забудет Петя-то?»
— Не забудет, — Федосья покачала головой. «Батюшка отписал, что завтра за ним должен уже человек приехать — повезут Петю первым делом на Чудское озеро, а оттуда — уж в Колывань.
Чтобы в Новгород не заезжать-то, а то опасно это — везде глаза, да уши».
— А Феодосия в Новгород-то возили? — Вельяминов испытующе посмотрел на жену.
— Откуда мне знать? — та пожала плечами. «Батюшка мой, Никита Григорьевич, человек скрытный. Ты думаешь, я тайны хранить умею? А ты попробуй, так как он — кажный день ровно на краю обрыва, один шаг неверный и костей не соберешь».
— Вот как началось это, я и сам — ровно на краю обрыва, Федосья — угрюмо ответил ей муж.
— Жалеешь, что ль? — женщина взглянула на него.
— Ежели б я один был… — вздохнул Федор. «А почему в Колывань-то?»
— Там у батюшки друзья по торговле есть, так Петю, может, приемным сыном куда возьмут.
— Он же Воронцов! — вскинулся Федор. «Боярин же, не торговая косточка».
— Знаешь, Федя, — жестко сказала Феодосия, — как зачнешь умирать, так Господь тебя не по званию твоему судить будет, а только лишь по делам твоим.
— Права, — усмехнулся Вельяминов, и, прижав жену к себе, поцеловал в щеку. «Дети-то заняты… — задумчиво сказал он.
Марфа и Петя уже успели помириться, и строили что-то в большой куче песка за амбарами.
— Я им коней обещала, — слабо запротестовала Федосья.
— Ну, вот что, хватит, — обнял ее муж. «Как начнешь спорить, так и не остановишься, Федосья.
Давай-ка живо в опочивальню, быстрее ветра, небось, самой же хочется, а?»
Тут уж Вельяминова как не сдерживалась — но рассмеялась и легко побежала вверх по лестнице — впереди мужа.
— А ты, Михайло Степанович? — остановился перед ним царь.
— То ж самое — сыну своему старшему горло перережешь, так сразу и отпустим тебя.
Заберешь Прасковью, и домой пойдешь. И где ты Петю прятал — тоже спрашивать не буду».
Воронцов молчал, опустив глаза.
— Ты ж человек еще молодой, — продолжил царь. «И жена у тебя детишек еще может принести. Чего ж думать? А мы с Алексеем Даниловичем могила — помер Степан, и помер, никто ничего не узнает.
Так что не сумлевайся, Михайло Степанович — давай, бери нож, это ж дело минутное. Ты на поле боя же раненых врагов добивал — быстро это, сын твой и не почувствует ничего, — царь улыбнулся.
Михайло угрюмо поднял глаза на государя и, молча, протянул ладонь.
Басманов передал ему широкий кинжал.
— Господи, прости — пробормотал Воронцов и сжал холодные пальцы на богато изукрашенной каменьями рукояти ножа.
Государь легко, по-мальчишески, рассмеялся, увидев, как Воронцов заносит кинжал.
— Опусти, Михайло Степанович, — сказал он. «Сына своего ты убивать не будешь, это понятно, а меня — хоша и хотел бы ты этого, однако же, неужели ты думаешь, что государя так уж легко заколоть? Я теперь по Москве без кольчуги не езжу».
— Пусть уведут его, — приказал Иван Васильевич Басманову, и что-то шепнул на ухо окольничему. Тот закивал головой и позвал стрельцов.
— А ты, Степа, — царь подошел к младшему Воронцову, — сейчас с другом своим встретишься, Башкиным, Матвеем Семеновичем.
Поговорите о том, о сем, глядишь, и станет понятно, куда и к кому дорожка из Твери проложена. Ну, и как я сказал — ты у меня смерти, как облегчения, просить будешь, — царь внимательно посмотрел на Степана и, приблизив губы к его уху, сказал:
— Знаешь ли ты, отрок, как на колу умирают? Долго это, Степа, долго. Дня три ты у меня на нем промучаешься, не меньше.
— Уж кончал бы скорее со мной, — грубо сказал Степан.
— Нет, — тихо ответил царь. «Что ж за радость, коли враг не страдает? А твои страдания, Степа, — не будет такой меры, чтобы исчислить их».
Вельяминовы все же выехали на прогулку с детьми. Сначала, правда, и Петю, и Марфу надо было мыть — так измазались они на дворе.
Но сейчас три лошади — Петю посадили на низкую, смирную кобылу, хотя он убеждал Федора, что может ехать и на горячем коне, шагом шли по золотому, тихому лесу.
Марфа, которую отец посадил на седло впереди, не удержалась, и показала Пете язык.
— Зато я сам еду, а ты не умеешь! — пробурчал Петя
— Батюшка, — обиженно проговорила Марфа, — можно я уже сама буду на коне ездить? Я ж большая, вона маменька ж умеет, и я тоже хочу».
Федор рассмеялся и поцеловал дочь в теплый от осеннего солнышка затылок:
— Можно, можно. Вон, та лошадь, коя у Пети, — она уж совсем смирная, как по мне, так лучше с нее начинать. А, Федосья? — обернулся Вельяминов к жене.