— Узнаешь, Матвей Семенович? — спросил его окольничий. «Тот самый Степан Воронцов, о коем говорил ты нам. Видишь, мы хоша долго и запрягаем — с тобой, сколько проваландались, — так быстро ездим, — как ты открыл нам, кто тебе помогал, сразу мы вас и свели».
Башкин молчал.
— Так и будешь упорствовать? — Басманов вздохнул. «Ну что ж, Матвей Семенович, вона царь велел — ежели ты нам чего расскажешь, так плахи минуешь, пойдешь в тюрьму монастырскую. Тоже не сладко, конечно, однако же, жив останешься».
— Рассказал я, что знал, — едва слышно ответил боярин. «Остальное вона у него спрашивайте, — кивнул Башкин на Степана.
— Ну что ж, — повернулся окольничий к Воронцову, — по всему выходит, что Матвей Семенович отсюда в монастырь поедет, а ты, Степа — уж не знаю куда».
Башкина вынесли из палат.
— Вот, Степан, — сказал окольничий, садясь за стол и подвигая к себе очаг, — видишь, какое дело у нас с тобой выходит. И рад бы я тебе подсобить, да никак не могу — ежели ты упираться будешь.
Матвей Вельяминов нежно поцеловал руку царя.
— Ну что ты, милый, — вздохнул Иван Васильевич, — ровно не знаешь, как я люблю тебя.
Вотчины воронцовские — это так, ерунда, — разве ж измеришь землями да холопами нашу с тобой дружбу?
Да и к тому же, ты уже в возраст вошел, пора тебе от батюшки отделяться, своим хозяйством жить. Как обустроишься на Рождественке — так в гости зови».
Юноша, лежавший под меховой полостью, ближе прижался к царю. Тот пропустил сквозь пальцы золотистые, густые локоны и шепнул Матвею:
— Скоро уж совсем ты выздоровеешь, сейчас Воронцовых изничтожим, и заживем спокойно.
— А что с ними-то? — спросил юноша, ласкаясь к царю.
— Невеста твоя бывшая, — Иван усмехнулся, — опоила себя ядом, а отец ее под пыткой помер, ну ничего, еще Степан у них остался, чтобы на кол сесть.
— Прасковья, я слышал, разумом помутилась? — Матвей зевнул.
— Да, совсем плоха стала. Ну ничего, все одно ей на плахе лежать, — царь нежно поцеловал Матвея. «Ты спи, родной, отдыхай, тебе еще рано вставать, вот и Федосья Никитична так говорит».
— Ежели б не мачеха моя, — сказал юноша, — я думаю, и не оправился бы я так быстро».
— Да, — Иван поднялся с ложа, «надо б Федосье чего подарить за излечение твое. Вот и царице она помогла травами своими».
— Когда срок-то Анастасии Романовне? — спросил Матвей.
— Великим Постом, с Божьей помощью, — ответил царь и внимательно посмотрел на юношу:
«Да ты что, Матюша, плачешь, что ли?»
Отрок не ответил, отвернувшись, кусая губы.
Иван вздохнул, и, присев, обнял любовника.
— Ты у меня единственный, — сказал он, глядя в большие, блестящие слезами, глаза Матвея.
«Ты пойми, — жены да дети, — это ж обязанность царская, не могу я иначе, на кого мне страну оставлять, коли я помру?»
— Каждый раз, как ты от меня уходишь, — прерывающимся от обиды голосом ответил Матвей, — так будто жизнь моя с тобой исчезает. А как я думаю, что ты с ней… — он сжал челюсти и замолчал.
— Не буду я врать тебе, Матюша, — серьезно сказал царь, — раз мы друг другу душой принадлежим. Царицу я не так, как тебя люблю, но все, же жена она моя венчанная, Богом мне нареченная».
— А я как же? — Матвей сглотнул слезы. «Разве ж не твой я телом и всем существом своим?
Если ты мне что прикажешь — так без сомнения сделаю это, ты же сам видел!»
— Знаю, — царь приложил палец к его губам. «Знаю, милый. Однако же ты не маленький мальчик уже, тебе тоже жениться надо будет, род свой продлевать. Не вечен же батюшка твой».
Матвей покраснел и вдруг сказал: «Не смогу я, жениться-то».
— Ну, это ты сейчас так говоришь, — Иван рассмеялся. «А как придет время, так под венец встанешь. Собирался же один раз, так и во второй соберешься».
— Помнишь ли ты, каков я раньше был? — спросил его юноша. «Всех срамных девок на Москве изведал. Так я тебе расскажу — как вернулся я из Кириллова монастыря, так и пошел дорогой известной. И не смог.
Никогда еще такого со мной не бывало. Девка меня на смех подняла, избил я ее в кровь, а все равно — ничего». Матвей опустил лицо в ладони и тихо продолжил: «Стыдно мне, а ты это знать должен».
— Иди сюда, — сказал царь, прикасаясь губами ко лбу юноши. «Что ты мне это рассказал — во мне оно умрет, не бойся».
— Иван, — тихо сказала Анастасия, глядя на широкую спину мужа. Они лежали в огромной царской кровати, и женщина, натянув на себя парчовое, с меховой оторочкой одеяло, прижалась к царю, обняла его сзади.
— Чего? — засыпающим, сонным голосом сказал царь.
— Иван, а правду ль говорят, что Прасковья Воронцова разум потеряла? — царица поежилась.