— Хосе! — Мануэла побежала за ним. Ребенок посмотрел на разгорающееся под ветром пламя, и, заплакав, закусив губу, потянулся к огню.
— Сынок! — Мендес, было, поднялся, но донья Каталина положила толстые пальцы на его руку и предостерегающе сказала: «Диего».
— Отлично, только не садись, — пробормотал Ворон, и прицелился.
Раздался женский визг. Мендес, качаясь, наклонился вниз, и рухнул на скамьи — из пробитой пулей глазницы хлестала кровь.
— Давай, мой хороший, — Ворон хлестнул жеребца и тот прыгнул со скалы — прямо в костер.
— Хосе, не надо! — крикнула Эстер, чувствуя, как огонь подбирается к ногам. «Мануэла, забери его, сейчас же!».
Индианка подняла плачущего ребенка на руки, но тут, же рухнула вниз — солдаты начали стрелять. «Мама!» — отчаянно закричал Хосе.
Эстер рванулась, и почувствовала, как поддаются веревки. «Святой отец, — успела улыбнуться она, и тут же ахнула — сильная мужская рука подхватила ее и подняла в седло.
— Пригнитесь, — властно сказал Ворон. «Сейчас тут все будут палить, и я тоже».
— Дон Эстебан, — пробормотала женщина.
— Сэр Стивен Кроу, к вашим услугам, — Ворон пришпорил жеребца, и, обернувшись, усмехнулся: «Да, Лима меня надолго запомнит».
Джованни пришел в рощу уже на закате. Он улыбнулся, увидев Эстер во власянице, и протянул ей тюк с одеждой: «Я подумал, что вам понадобится».
— Спасибо, — она подняла измученные, красные от слез глаза и спросила: «Мануэла?».
Джованни покачал головой. «Умерла сразу же. Она не мучилась, даже и не поняла, наверное, что случилось».
— А Хосе? — женщина опустила лицо в ладони.
— Наплакался и заснул, — священник помолчал. «У него ручки немножко обожжены, но ничего страшного, заживет. Я о нем позабочусь, вы не волнуйтесь».
— Я бы взяла его в Лондон, — вздохнула женщина.
— Даже не думайте, — Ворон подошел к ним и посмотрел на садящееся солнце. «И вообще, собирайтесь-ка, дорогая сеньора, хватит нам тут сидеть, опасно это. Все наши вернулись, пора отплывать. Как ваше плечо, святой отец?».
— Болит, — улыбнулся Джованни. «Архиепископ хочет выхлопотать мне награду от ордена, кстати. За смелость».
— А я теперь куда? — спросила Эстер, прислонившись к стволу дерева.
Ворон помолчал, разглядывая обритую голову женщины, ее опухшие веки, и сказал, чуть дернув щекой: «Отправитесь на одном из барков в Панаму, с доном Мартином. Там люди надежные, ну, вы сами их знаете, все будет хорошо. Думаю, до осени уже будете в Лондоне».
— А вы? — женщина все смотрела на него.
— Я перехвачу серебро и пойду на юг, а потом опять — в Карибское море, — коротко ответил Ворон. «Все, переодевайтесь, снимаемся с места».
— Все будет хорошо, помните, — ворчливо сказал Джованни, и, нагнувшись, поцеловал ее в высокий, теплый лоб. От нее пахло дымом — немного, и священник, закрыв глаза, вспомнил золотые холмы под Римом, серую, каменную, древнюю дорогу и то, как шумели сосны над головой. «Как это у вас говорят, — он рассмеялся, — до ста двадцати лет вам!».
— Спасибо, — Эстер вдруг, на мгновение, прижалась щекой к его руке. «Спасибо за все».
Джованни выпрямился и, глядя на жесткое лицо Ворона, вздохнул: «Капитан, я хотел бы вам кое-что сказать, на прощанье».
Он вдруг подумал: «Господи, вот этого мне делать совсем нельзя. Знал бы Джон — голову бы мне снес, и правильно сделал. Но я не могу иначе, не могу».
— Что? — хмуро спросил Ворон, когда они отошли в сторону.
Джованни ощутил на лице свежий, осенний воздух, и, полюбовавшись кронами араукарий, сказал: «Я не знаю, может быть, вы обо мне слышали. Меня зовут Джованни ди Амальфи».
Ворон побледнел и тихо, медленно ответил: «Врете. Его казнили в Риме, семь лет назад».
Джованни вытащил из-за ворота сутаны простой медный крестик.
— Узнаете? — спросил он.
Лазоревый глаз блеснул ледяным холодом, и Ворон сомкнул пальцы на рукояти шпаги, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вытащить ее из ножен. «Что вам надо?» — грубо спросил он.
— Я знаю, что Мария умерла родами, и дитя тоже, — Джованни помолчал. «Скажите мне, чей это был ребенок?».
— Моя жена, — Ворон вдруг остановился, будто споткнувшись, — умерла, рожая мою дочь. А теперь убирайтесь отсюда, святой отец, пока я не выпустил вам кишки.
— Прощайте, — сказал Джованни, и, не оборачиваясь, пошел по тропе, вьющейся вверх, взбегающей на холмы. Она вела на восток, туда, где небо постепенно становилось из голубого — темно-синим, почти черным.
Ворон посмотрел на слабые, мерцающие звезды, и ощутил боль в правой руке. Он все-таки вытащил шпагу, — сам того не чувствуя, и зажал ее в ладони, — крепко. Кровь капала вниз, собираясь в лужицу на сухой траве.