Она повернулась, и шепнула: «У вас глаза были такие, пан Ян, да, как будто грустно вам. А что вас не любили — сие прошло, и никогда более не вернется, покуда я жива, это я вам обещаю, — Дуня вдруг обняла его за шею, и, спрятав лицо у него на плече, проговорила: «Я и не знала, пан Ян, что бывает так нежно».
— Бывает по-разному, — ответил Джон, еле сдерживаясь. Ее рука скользнула вниз и темная, тонкая бровь чуть поднялась: «Покажете?»
— А ну иди сюда, — велел мужчина, переворачивая ее и Дуня, счастливо, освобождено рассмеялась.
Он проснулся на рассвете от гула колоколов. Звонили, перекликались церкви и монастыри, и Джон, поднявшись, поцеловав закрытые, сонные глаза, — захлопнул ставни.
— Набат, — тихо сказала Дуня, потянув его за руку к себе. «Побудьте со мной, пан Ян, хоша и готовились они к этому, а все равно — страшно».
— Ничего не бойся, — Джон укрыл ее поплотнее, и, положив красивую, с растрепавшимися косами, голову себе на плечо, еще раз повторил: «Ничего не бойся, слышишь? Я теперь с тобой, и так будет всегда».
Девушка подышала ему в плечо и, взяв за руку, просто лежала — слушая, как медленно, размеренно бьют колокола Москвы — от Чертольской улицы и Конюшенной слободы до Ильинки и самой Красной Площади.
Князь Василий Иванович Шуйский приподнялся в стременах и крикнул: «Православные!
Царя Дмитрия Иоанновича поляки убить хотят! Защитим государя, бейте их, никого не жалеть!»
Толпа, вооруженная дрекольем и вилами, возбужденно завыла, и Федор, с высоты своего роста, сидя в седле, заметил рыжие, знакомые кудри.
Он пришпорил жеребца и, поймав сына за плечо, — кафтан затрещал, — зло встряхнул его: «Я же сказал, сидеть на Китай-городе, сюда не соваться!»
— Да тут все наши, — жалобно сказал подросток, — это ж мы на плане дома отмечали, батюшка, ну, где поляки живут, так сейчас и покончим с ними, одним махом.
— Ладно, только осторожней там, — велел Федор, и, повернувшись к Михайле Татищеву, усмехнулся: «Ловко мы это придумали, сейчас хоша поляки защищать его не полезут, в постелях перережем».
На Ильинке гудел набат, и Федор, через плечо, увидел, как по мосту через Неглинку валят еще люди. В толпе блестели сабли и бердыши, и он, подняв вверх пищаль, выстрелив, крикнул: «Лестницы несите, сейчас на стены полезем!».
Фроловские ворота уже трещали под натиском толпы и от них раздался жалобный, низкий крик — немец наемник, поднятый на вилы, дергался, разбрызгивая вокруг темную, льющуюся струей кровь.
— Началось, — сладко протянул Татищев, доставая саблю. Федор тоже вынул свой клинок, ворота рухнули, и Воронцов-Вельяминов увидел, как топчут люди трупы немцев. Один, было, попытался убежать, но его притащили, за волосы обратно к воротам, и, сорвав одежду — пригвоздили деревянным колом к доскам.
Жеребец Шуйского наступил копытами на голову немца, раздался треск, и князь, не обернувшись, держа в одной руке меч, а в другой — наперсный крест, — поехал к Успенскому собору. Трупы отшвырнули ко рву под стенами Кремля, и толпа, выкрикивая ругательства, — повалила за ним.
Федор еще успел услышать низкий, призывный крик откуда-то с Ильинки: «Сейчас живьем на куски порвем!». Шуйский спешился на вымощенном булыжником кремлевском дворе, и, приложившись к иконе Божьей Матери, рассмеявшись, огладив темную бороду, заорал:
«Бить еретика насмерть!».
Толпа, улюлюкая, подняв вилы и колья, бросилась к входу в новый, деревянный царский дворец.
Марина оглядела опочивальню, и дрожащими пальцами подергала золотой крестик на шее.
«Сейчас его убьют, и я стану вдовствующей государыней, — подумала девушка. «Ненадолго.
Надо будет потом выйти к толпе и увещевать их, правильно я с утра сделала, что по-русски оделась».
Она подошла к зеркалу и поправила тяжелую, серого бархата, расшитую жемчугом и серебром кику. «Меня венчали на царство, — твердо напомнила себе Марина. «Я ношу московскую корону и так будет всегда».
Муж заглянул в дверь и, выругавшись сквозь зубы по-польски, сказал: «Ничего не бойся, это просто пьяная толпа, сейчас я им кину золото, и они разойдутся».
Марина, прижавшись к стене, кинула взгляд вниз, — немецкие алебардщики стояли, выставив пики вперед, но кто-то сзади, из толпы, стал кидать камни, и всю площадь покрыл надсадный крик: «Руби их!»
Толпа полезла на крыльцо, и девушка заметила на дворе стаю бродячих собак, что грызлась из-за свежих кусков мяса. Вороны, каркая, слетались вниз, на серые, окровавленные булыжники.
Басманов растворил ставни и обернулся к Дмитрию: «Попробую их увещевать».