— Тебе какую бумагу, поп? — холодно спросил мужчина, поигрывая кинжалом. — Патриарха законного, что государя Димитрия Иоанновича на царство помазал, Шуйский в ссылку отправил. Как восстановим государя на престоле, тогда будут тебе все бумаги, кои требуются, а пока венчай так. Или ты хочешь, чтобы я к воеводе, князю Шаховскому, пошел? Он тебя на твоих же воротах вздернет, это я добрый, — Болотников хищно улыбнулся, — а Григорий Петрович, сам знаешь, — не слишком. Ну? — он поднял бровь.
— Хорошо, Иван Исаевич, — сглотнув, согласился игумен. — Завтра тогда, опосля заутрени приходите, повенчаем.
— Сегодня, опосля обедни, — Болотников взял пистолет и упер в лоб монаху. — И смотри у меня, чтобы опись о венчании в порядке была, понял?
Игумен испуганно закивал и перекрестившись, провожая глазами прямую, жесткую спину, пробормотал: «Этот ведь голову снесет, и не задумается, ну его, еще с ним связываться!»
Болотников вышел из ворот монастыря и, посмотрев со склона холма на извилистый, блестящий Сейм, вдохнув теплый ветер, сказал: «Хорошо!».
На улицах Путивля было шумно, и Болотников, приставив ладонь к глазам, приподнявшись в стременах, подумал:
— Уже и поля вокруг шатрами заняты, а люди все идут и идут, из Тулы, отсюда, из Северской земли, даже из Рязани и то пришли. Будет у нас царь истинный, я при нем воеводой стану, а народу землю и волю дадим. Заживем с Лизой и Марьей спокойно, еще детки родятся у нас, все хорошо будет. А пана Теодора, — он усмехнулся, — и сыновей его, я своей рукой убью, и памяти от них не останется.
Он пришпорил коня и повернул в узкую, ведущую вверх, на холм, улицу. «Господи, — подумал Болотников, издалека увидев красивую, покрытую шелковым платком голову, — Лиза кормила кур на дворе, — как же я ее люблю! Ну, все, сегодня обвенчаемся, и она моей станет — навсегда».
Дочь бросила тряпичную куклу и радостно закричала: «Батюшка!»
Болотников подхватил Марью, та расхохоталась и, подергав его за бороду, наклонив голову, спросила: «Все хорошо?»
— Как я тебя увидел, так сразу все хорошо, доченька, — рассмеялся мужчина и, поцеловав ее в щечку, поставил на землю. Синие глаза девочки на единое мгновение задержались на его лице, — незаметно, — и Марья, встряхнув головой, подобрав куклу, — ушла в горницы.
Лиза поставила на лавку решето с зерном и взглянула на него — молча.
— Сегодня венчаемся, — Болотников наклонился и поцеловал ее в теплые, каштановые волосы, что виднелись из-под платка.
— Венчаемся, — повторила она и улыбнулась, глядя куда-то вдаль.
— Все будет хорошо, — твердо сказал себе Болотников, целуя блуждающие глаза женщины.
«Она оправится. А что она ничего не помнит — так даже лучше. Господи, сегодня ночью она будет моей. Осталось совсем немного потерпеть, я так долго этого ждал, Господи».
Он достал из кармана кафтана бархатный мешочек и тихо сказал: «Посмотри».
— Посмотри, — отозвалась женщина.
На его ладони лежало золотое кольцо — большой сапфир был окружен алмазами. Синие глаза безучастно взглянули на него. Болотников нежно взял ее руку, и, надевая кольцо, подумал: «Кровь на нем засохла, я же палец отрубил, когда его брал, торопился. Ну, ничего, Лиза не заметит».
— Надо одеться красиво, Лизонька, — ласково сказал мужчина. «Марьюшка тебе поможет».
— Поможет, — согласилась женщина. Болотников еще раз поцеловал ее и, осторожно взяв за стройные плечи, повел по ступенькам в горницы.
В соборе пахло ладаном. Путивльский воевода, князь Шаховской, что держал венец над головой Болотникова, наклонился и тихо сказал: «Какую красавицу-то берешь за себя, Иван Исаевич, и дочка у вас славная, ну, вот, встретились вы, наконец, после разлуки».
Марья, что сидела на руках у предводителя рязанских повстанцев, Прокопия Ляпунова, рыжебородого, с перевязанной грязными тряпками головой, захлопав в ладоши, радостно сказала: «Батюшка!»
— Венчается твой батюшка, Марьюшка, — усмехнулся Ляпунов. «Весь Путивль сегодня гулять будет, вон, бочки с вином уже на улицах стоят».
— Тридцать тысяч человек тут, — подумал Ляпунов, слушая скороговорку священника. «Мы этого Шуйского враз скинем, в августе под Кромы идем, оттуда на Тулу с Калугой, а там и Москва рядом. И царь истинный вернется, говорил же Иван Исаевич, он его лично в Москве спас и в Польшу вывез. А жена его хороша, конечно, вон, глаза какие — как лазурь небесная.
Черниговский воевода, князь Телятевский, что стоял в боковом приделе собора, пробрался к невысокому, с простым лицом, одетому в польское платье человеку, и тихо спросил: «Готовы люди-то?».