Федор бросил один взгляд на кремлевский двор и похолодел — младенец, уже посиневший, вытянулся в петле. Деревянная виселица скрипела под сильным ветром, труп мотался из стороны в сторону, и, когда Федор обернулся, Ксении уже не было — остался только запах ладана, да в пустой колыбели лежала, нестерпимо сияя золотом, переливаясь алмазами, — шапка Мономаха.
Он открыл глаза, и, поцеловав нательный крест, прошептал: «Господи, убереги детей моих от всякого зла». В полуоткрытые ставни был виден тонкий, нежный новый месяц, в соседней светелке смеялась девчонка — едва слышно, счастливо, и Федор вдруг, всем телом, почувствовал тоску.
— Ах, Лиза, Лиза, — он перевернулся на бок, — что же делать нам дальше, а? Без Ксении мне жизни нет, и без тебя — тоже. Совсем как тогда, давно еще, в Польше. Ладно, — он протянул руку за кувшином, что стоял на столе, и, выпив кваса, опять улегся на спину, — хоть бы еще знать, где Марья с Аннушкой, где Ксения — все легче было бы.
Он закрыл глаза и заснул — крепко, будто погрузившись в сладкую, теплую, бездонную воду.
Мэри остановилась у дверей палаты и, низко поклонившись, сказала: «Государь».
— Он похож на царевича, — подумала женщина, исподволь разглядывая Дмитрия. «Ну, бородавки, мало ли — могли появиться. Только глаза не такие, у Митьки ореховые были, как у дяди Матвея. Ну да, впрочем, когда Марья Федоровна его признает, сомнений ни у кого не останется».
Дмитрий был в русском платье — богатом, переливающемся камнями кафтане, темно-синяя рубашка была застегнута тремя алмазными пуговицами. Он погладил короткую, кудрявую темную бородку и ласково сказал:
— Марья Петровна, я хотел вас поблагодарить за то, что вы так преданно ухаживали за царевной после безвременной смерти ее семьи, — государь перекрестился и добавил:
«Вечная им память. Я сожалею о том, что они приняли яд, конечно. Ваш муж ведь тоже покончил с собой?»
— Да, — сухими губами сказала Мэри, — он отравился.
— Примите мои соболезнования, — еще более ласково сказал Дмитрий. «Я понимаю, что вы хотите уехать из Москвы, и не буду чинить вам препятствий.
— Вообще, — он прервался и подошел к распахнутому в летний полдень окну, — я намерен открыть границы государства, все-таки, мы живем в новое время. Местные купцы смогут сами торговать с Европой, ну, и, конечно, я буду поощрять развитие ремесел.
Дмитрий поднял палец: «Нам надо построить свой военный флот, боярыня, надо выписать из Европы мастеров, в общем, — он широко улыбнулся, — работы предстоит много. А что царевна Ксения? — повернувшись, спросил он.
— Ксения Борисовна просит разрешения у вас государь, удалиться в монашескую обитель, дабы возносить там молитвы за ваше здравие и за упокой своей семьи, — тихо ответила Мэри.
«Главное, — подумала женщина, — доехать до монастыря спокойно, там уж я все устрою.
Возьму Ксению, Аннушку и доберемся до Новых Холмогор — там же есть какой-то человек от нас, поможет. Я бы и Лизу с детьми забрала, но она никуда не поедет отсюда без Феди. Ах, Федор, Федор, ну что ж ты за человек такой? Ну ладно, взрослый мужик, пусть сам решает, что делать ему дальше. А Ксению я увезу отсюда, нечего ей тут сидеть».
— В обитель, — повторил Дмитрий и сложил кончики длинных пальцев. Он посмотрел на маленькую, стройную женщину, что стояла перед ним, и чуть улыбнулся: «В обитель, Ксения, конечно, отправится, — сказал себе Дмитрий, — вот только не сейчас. Зачем рисковать? Еще украдут ее оттуда, замуж за кого-нибудь выдадут, станут потом под ее знаменами войско собирать. А так, — никто уже ее под венец не поведет. И, слава Богу».
— Вы сходите, пожалуйста, за Ксенией Борисовной, боярыня, — попросил он. Когда та, поклонившись, закрыла за собой дверь, Дмитрий щелчком пальцев позвал князя Голицына, что ждал на лестнице, и велел: «Так. Никого сюда не пускать, всем говорить, что я занят.
Шуйского и Воронцова-Вельяминова нашли?».
— Ищут, — подобострастно развел руками Голицын.
— Я не хочу, — холодно проговорил Дмитрий, — чтобы мое венчание на царство омрачалось неприятными инцидентами. Понятно? — он вздернул бровь.
Голицын покраснел и пробормотал: «Простите, государь».
— То-то же, — Дмитрий потрепал его по щеке, и, легко взбежав в палаты, закрыл на засовы все двери — кроме одной.
В окно вливался поток теплого, пахнущего лугами с того берега Москвы-реки воздуха, доносилось пение жаворонка, и Ксения вдруг подумала:
— Господи, сейчас бы у реки где-нибудь устроиться с Федей, на косогоре. В Коломенском так хорошо, цветы вокруг, пчелы летают, вода зеленая, прохладная, можно туфли скинуть и пошлепать по ней. А потом просто положить ему голову на плечо, и пусть он меня обнимает, — девушка почувствовала, что краснеет.