— Только если ты тоже никуда вскакивать не будешь, — рассмеялся Федор. «Покормить ее, — он кивнул на Марью, — отпущу, и все, поняла?».
Он уложил Лизу на спину, и, распуская каштановые косы, целуя ее везде, куда мог дотянуться, еще успел подумать: «Господи, уже и обратно через два дня. А ведь я так по ним скучаю, так скучаю».
Потом, когда Лиза, как была, обнаженная, потянулась за хныкающей Марьей, он устроил их обоих у себя в руках, и тихо сказал, глядя, как сосет ребенок: «Все будет хорошо, Лизавета.
Скоро все это закончится. Все будет хорошо».
Жена потерлась головой о его грудь и кивнула.
Он спал долго, обнимая Лизу, и, услышав стук в дверь опочивальни, открыв глаза, увидев яркое, полуденное солнце за окном, — помедлил одно мгновение. Потом он встал, и, услышав то, что ему прошептал старший сын, быстро одевшись, вышел во двор — надо было ехать в Кремль.
Ксения Борисовна Годунова подняла заплаканные, темные, красивые глаза, и, всхлипнув, перекрестившись, сказала: «Как же это будет-то теперь, матушка?».
Вдовствующая государыня, Марья Григорьевна Скуратова-Бельская, потрещала сухими пальцами, и, посмотрев на бледное лицо Ксении, проговорила: «А ты молись, дабы батюшка твой, Борис Федорович, в небесных чертогах упокоился, и дабы Господь мудрость твоему брату даровал — страной управлять».
Женщина пробежала рукой по алмазным пуговицам опашеня, и, поправив вдовий плат, подойдя к раскрытым ставням, посмотрела на пустой кремлевский двор.
— Как быстро, — подумала вдовствующая государыня. «С утра плохо себя почувствовал, потом кровь у него из носа пошла, а после обедни и преставился уже. Ах, Борис, Борис, на шестой десяток едва перевалил, и вот — нет тебя больше. А Федор ребенок еще, шестнадцати нет. И самозванец этот подметные письма рассылает, неровен, час, на Москву двинется».
Она перекрестилась и вздрогнула — низкая, изукрашенная золотом, резная дверь отворилась, и в палаты шагнул, пригнув голову, троюродный брат царя, Семен Никитич Годунов.
— Правое ухо царя, — кисло подумала Марья Григорьевна. «Борису он, конечно, предан был, а вот останется ли, верен сыну его?».
Семен Никитич оглядел женщин и коротко сказал: «Москва присягнула на верность царю Федору Борисовичу, вам, государыня Марья Григорьевна, и вам, царевна Ксения Борисовна».
Ксения, встав, — была она высокая, тонкая, с убранными под плат длинными, черными косами, — положила семипоклонный начал у икон.
— Государыня, — Семен Никитич указал глазами на боковую светелку.
— Иди, Ксеньюшка, — вздохнула Марья Григорьевна, — там Марья Петровна с дочкой, почитайте Евангелие за упокой души Бориса Федоровича.
Семен Годунов проводил девушку глазами, и, подойдя совсем близко к государыне, жестко спросил: «Вы зачем, из Лавры вернулись?».
Марья Григорьевна ахнула: «Так муж мой преставился, Семен Никитич, где ж это видано, чтобы вдова царя на похоронах слезы не лила?».
— Полили бы и обратно уехали, — Годунов подошел к окну. «А лучше бы, — губы боярина чуть искривились, — в Ярославль бы отправились, али на реку Шексну. Подальше отсюда, в общем».
— Вы же сказали, Семен Никитич, — темная бровь поднялась вверх, — что Москва нам на верность присягнула, так чего тут, — Марья Григорьевна обвела рукой палаты, — нам бояться?
Годунов раздул ноздри, и, сдерживаясь, тихо сказал:
— Как будто вы москвичей не знаете, государыня. Они ж как девка срамная, уж простите такие мои слова, — под того ложатся, кто сильнее, и у кого золота больше. Если там, — он указал на Красную площадь, — в набат забьют, и крови Годуновых возжаждут, — я вас, Марья Григорьевна, не защищу. Сами знаете, батюшку вашего, Григория Лукьяновича, не зря Малютой прозвали — не любили его на Москве. Да и вас не привечают.
Красивые губы Марьи Григорьевны изогнулись в презрительной усмешке:
— Никуда я от сына своего, законного царя Федора Борисовича, не уеду. Тако же и дочь моя.
А защитников у нас достанет, и без вашей помощи, Семен Никитич.
— Ну, смотрите, — Годунов, было, хотел выругаться, но остановил себя.
— Господи, ну и дура! — подумал он, кланяясь, выходя в темный, низкий коридор. «Ладно, сейчас Федор Петрович из-под Кром вернется, расскажет, что там с войсками. И так уже — говорят, что Болотников этот под самой Москвой бродит, а может, уже и в городе давно. Вот Федор Петрович умный человек — как царь преставился, сразу семью в ярославские вотчины отвез, от греха подальше».
— А муж ваш где, Марья Петровна? — спросила царевна, когда Аннушка прервалась, чтобы перелистать страницу Евангелия.