Питер поднял синие глаза и попросил: «Вы только осторожней там, в Картахене, матушка, пожалуйста. Не лезьте, — он улыбнулся, — на рожон».
— Да уж не бойся, — рассмеялась Марфа, — в женском монастыре размахивать пистолетом не буду. Давай, ложись, а то тебе завтра с Джованни еще в деревню ехать».
— Очень, очень хорошая цена, — уверил ее сын. «И даже своя пристань есть, ну, как у нас».
Марфа поцеловала его в щеку и велела: «В постель, и чтобы никаких бумаг перед сном не смотрел, понятно?».
Она перекрестила сына и, выходя, подумала: «Ну, сложится все у него. А что Констанца ему отказала, — так оно и к лучшему, ей шестнадцать лет всего, совсем девочка еще».
Констанца затянулась и сказала: «Очень вкусно. Трубка мне не нравится, папа Джон курил иногда, а тут — розами пахнет, а не табаком».
Марфа приняла наконечник слоновой кости, и, глядя на огонь в камине, улыбнулась: «А Хосе, ну, Джозеф, не по душе тебе?»
Констанца зарделась, и, подобрав под себя ноги, укутав их мехом, ответила: «По душе, и Питер, тоже ну, как друзья, понимаете. А так, — она помедлила и неожиданно горько продолжила, — кто на меня посмотрит, я ведь некрасивая».
— Не за красоту любят-то, — отозвалась старшая женщина. «Жена отца твоего приемного, синьора Вероника, какая красавица была, а потом Орсини ей все лицо изуродовал, изрезал, шрам на шраме, одни глаза остались. А твой отец ее так любил, — ну, сама знаешь, Джон рассказывал тебе».
Констанца кивнула, и, теребя кружева на рубашке, сказала: «Мне кажется, что я нравлюсь одному человеку. И он мне тоже, очень».
— Ну вот и скажи ему, — Марфа ласково потрепала рыжие косы. «Скажи, не бойся. Твоя матушка вон — чуть ли не босиком из дома ушла, чтобы отцу твоему сказать, что любит его.
Так же и ты».
Констанца сплела нежные пальцы и решительно тряхнула головой: «Скажу».
Хосе посмотрел на Лондонский мост и подумал: «А ведь я боюсь. Странно — казалось бы, это мои бабушка и дедушка, моя кровь, а все равно — боюсь».
Темза играла под осенним солнцем, и юноша залюбовался серыми, прозрачными волнами.
«Жалко, конечно папу оставлять, — Хосе все глядел на реку, — однако у него Мияко-сан есть, двойняшки, да еще и Полли приедет, с мужем своим, папа сказал, в следующем году. А я учиться отправлюсь. Двадцать четыре года, — он вздохнул — и опять учиться. Ну, ничего, на жизнь я себе всегда заработаю, а, как сделаю все, что надо — тогда женюсь. Иосиф, — он усмехнулся. «Папа сказал, отца моего Давид звали. Давид Мендес де Кардозо».
Он помахал рукой отцу, что выходил из лодки, и стал спускаться к пристани.
— Питер на склады свои отправился, это дальше, вниз по течению, — указал рукой отец. «Дом отличный, купчую мы подписали, так что на следующей неделе можно переезжать. Мебель там есть, Питер обещал с тканями помочь, так что — Джованни улыбнулся, — все хорошо складывается.
— Розы весной посадишь? — рассмеялся Хосе.
— И розы, и скамейку сделаю, и лодку заведем, и пони для детей — там конюшня есть. Деревня рядом, и до усадьбы миссис Марты — мили три не больше, — отозвался отец.
Хосе помолчал и решительно сказал: «Я ведь от вас уеду, папа. Не потому что…»
Отец потрепал его по черному затылку: «Да понимаю я все. Наш дом — твой дом, и так будет всегда. А ты давай, женись, и чтобы у меня внуки еще были». Джованни рассмеялся.
— Страшно, — сказал тихо юноша. «Я ведь отца своего, настоящего, и не помню совсем, только выстрелы и костер. Мы ведь, папа, ничего не знаем о том, что происходит с памятью — наверное, когда случается что-то ужасное, эти переживания вытесняют все остальное. Тем более у детей.
— Очень надеюсь, что ничего больше не случится, — вздохнул отец. «И все равно — в усадьбу к миссис Марте ты поедешь, Тео и Масато-сан тебя рады будут видеть. А потом уже — в Амстердам, хотя, я думаю, одним Амстердамом дело не ограничится.
— Святая Земля — Хосе вдруг оживился. «Папа, но эта такая удача! Я смогу поучиться у мусульманских врачей, и у еврейских тоже. Но я вернусь, обязательно, не сюда, наверное, а в тот, же самый Амстердам. А к вам буду приезжать в гости».
— Вон миссис Марта, — заметил отец, — на углу Бишопсгейта, ждет уже нас.
— Так, — деловито сказал женщина, когда они подошли ближе, — двойняшки погуляли, поели, и спать легли. Жена твоя с мистрис Доусон на кухне закрылась, хочет научиться наши блюда делать.
Джованни вздохнул. «Все-таки я скучаю по хорошей кухне, ну да ладно, переедем в деревню, сам буду готовить, итальянское, как в Риме».
— Нас приглашай, — попросила Марфа, — мистрис Доусон уж и муж мой покойный пытался обучить, но бесполезно — она считает, что лучше пирога с почками еще никто ничего не придумал. Волнуешься? — взглянула она на Хосе.