Марфа перегнулась через перила и крикнула: «Джон! А ну быстрей сюда! А то не успеешь!
— Иди, иди, — подтолкнул его Питер, — и помни, — если дочка, то мальчик у вас еще будет, обязательно!
Джон перекрестился, и, поспешив вслед за Марфой, на ходу спросил: «Бабушка, а почему так внезапно?»
— Дети не спрашивают, дорогой мой, — бросила через плечо женщина. «Но все хорошо, все хорошо, не волнуйся».
Он толкнул дверь и, увидев распущенные по спине, светлые волосы, бросился к ней. «Ты тут, — выдохнула Энни, и, вцепившись в его руку, — до боли, — простонала: «Матушка!»
— Ну, еще чуть-чуть, милая, — Мэри подняла голову и Джон подумал: «Вместо свадебного обеда вот что получилось».
— Я здесь, я с тобой, — шептал он жене, обнимая ее, держа за плечи, зажмурив глаза.
Энни закричала, — отчаянно, протяжно и он услышал какой-то другой голос — жадный, захлебывающийся, сильный.
— Молодец, — миссис Стэнли завернула ребенка в салфетку. «Ну, откройте глаза-то, муж с женой, посмотрите, кто у вас родился».
— Мальчик, — сказала Энни, плача. «Сэр Роберт Пули. Бабушка, мама — мальчик». Джон, едва дыша, принял сына — он был светловолосый, красненький, со сморщенным, недовольным лицом. Мальчик поерзал, и, оказавшись в руках у матери, еще покричав — вдруг успокоился».
— Иди, милый, — Мэри обняла его. «Иди, Джон Гудзон, у вас сын — здоровый и крепкий». Он поцеловал жену в щеку, шепнув: «Я люблю тебя», и, не видя, куда идет, шатаясь, — нажал на бронзовую ручку двери.
— Выпей-ка, — раздался голос дяди. Джон взял серебряный бокал, и, выпив залпом обжигающую жидкость, закашлявшись, спросил: «Это что?»
— Женевер, от адмирала, — Питер подтолкнул его к лестнице. «Пошли, там дядя Джованни из дворца вернулся — расскажет тебе, как они с матушкой титул для вашего сына получили. И вообще, — он посмотрел на Джона, — мы там бутылку бургундского распиваем, так что — милости прошу, капитан Джон».
— Я еще не капитан, — смущенно сказал юноша.
— Ну, значит, скоро будешь, — отозвался Питер, легко сбегая вниз по лестнице.
Марфа приняла поднос из рук миссис Стэнли и тихо спросила: «Как они там?»
— Джон ее бульоном с ложечки кормит, — так же тихо отозвалась акушерка. «А Роберт лежит на кровати, спит, и они все время повторяют: «Какой хорошенький!»
— Ну, пусть одни пока побудут, — рассмеялась Марфа, и, отдав поднос домоправительнице, попросила: «Майкл, открой-ка еще бутылку, а то две свадьбы и роды, и все в один и тот же день — даже для меня многовато».
— Какой это правнук, матушка? — рассмеялась Мэри. Виллем потянулся за лежащей на столе Библией и ответил: «Вот, записали только что. Восьмой. А внуков — он прищурился, — семнадцать».
— Чтобы восемнадцатый был следующим летом, — шепнула Марфа на ухо дочери. Та только покраснела, и, накладывая себе устриц, сказала: «Так хорошо, когда дети спят. А дядя Джованни, когда Констанцу и Николаса в усадьбу отвезет — сразу на корабль после этого?»
— Да, в Данциг, а оттуда — в Варшаву, ко двору короля Сигизмунда, — ответила мать, вздохнув.
«Может, хоть что-то о Теодоре с Лизой узнать удастся».
— Ну, как мой новый внучатый племянник? — раздался из передней голос Питера. «Не ешьте все устрицы, я сейчас помою руки и сяду ужинать».
— Так тут две сотни, мистер Питер, — отозвалась мистрис Мак-Дугал, — на всех хватит. Белого вам налить?
— А как же, — мужчина зашел в столовую, и, вытирая руки шелковой салфеткой, достал из-за камзола письмо: «Вам, матушка, сегодня в контору пришло, из Амстердама. Только рука не Мирьям, незнакомая какая-то, — он нахмурился. «Не от штатгальтера ли?»
— Штатгальтер, — ядовито сказала Марфа, потянувшись за конвертом, — вряд ли станет слать почту в контору «Клюге и Кроу», дорогой мой. У нас с ним другие способы переписки.
Она бросила один взгляд на конверт и, распечатав его, не глядя, положила руку поверх руки Виллема. «Я ее один раз такой видел, — вспомнил адмирал, — там, в Угличе, ночью, когда она в меня из пистолета целилась. Господи, какая она бледная».
Марфа отложила листок и тихо сказала, вскинув прозрачные, зеленые глаза: «Теодор и Лиза в Амстердаме, с детьми. Господи, — женщина перекрестилась, — спасибо тебе».
За столом повисло молчание, и Питер вдруг подумал: «Он меня на санках катал, там в Угличе. И снежную крепость со мной и Митенькой строил».
Он поднялся и сказал: «Я тогда вернусь в контору, велю, чтобы вам оставили каюты на первом завтрашнем корабле, матушка. Вы и Виллем?»
— Мы тоже поедем, — Волк допил вино. «Все равно — уже в Париж надо. Мэри, ты тогда собирайся, — сказал он жене. Та кивнула и попросила: «Питер, ты тут тогда за Джоном и Энни присмотри, пусть после Рождества, как дитя подрастет, в Нортумберленд едут».