Лиза окинула взглядом юношу и усмехнулась: «А тебе, Франсуа, поездка в Рим только на пользу пошла — вырос и загорел».
Они пошли под руку к площади Синьории и Франсуа ответил: «Конечно, мы же по Тибру на лодке катались, в горы ездили — охотиться, да и погода там лучше, чем в Париже. А я занимался в архивах его Святейшества, изучал документы по французской истории, я ведь хочу книгу написать, — он зарделся, и Лиза ласково сказала: «И напишешь, конечно. А потом, следующей весной, непременно приезжайте в Лондон, погостите, и отправимся все вместе обратно, на континент».
— Я очень счастлив, — вдруг сказал Франсуа, уже, когда они выходили на площадь. «Я даже не знал, что так бывает, мадам Изабелла…
— И Степа тоже — весь светится, — подумала Лиза, глядя на младшего сына. Тот уже шел к ним, и, улыбнувшись, взяв юношу за руку, подтолкнул его в сторону Лоджии Ланци. «Тот Персей, работы синьора Челлини, который тебе так нравится — я его зарисовал».
Федор посмотрел на идущую к нему через площадь жену и сказал себе: «Вот такой я ее и видел да. Вечная весна, вечная радость. Господи, как хорошо, что она меня простила».
— Мальчики за Янушкой присмотрят, — сказал он, наклоняясь к ее уху. «А Элияху по лавкам пошел, за подарками. Может, хочешь проверить, как там с обедом, на нашем постоялом дворе?»
— А как там с обедом? — Лиза подняла бровь.
Он обернулся и посмотрел на Янушку — тот сидел на теплой брусчатке площади, набрасывая очертания башни палаццо, солнце играло в рыжих волосах, и Федор вдруг рассмеялся:
«Когда мы с матушкой тут жили, я тоже — часами на этой площади рисовал. А с обедом, — он захлопнул свой альбом, — ну, не знаю, я бы тоже — прогулялся, посмотрел. Все равно — только на закате уезжаем».
Рыжие ресницы дрогнули, он сдержал улыбку и Лиза, приподнявшись на цыпочках, тихо сказала: «Ну, хорошо».
Федор внезапно взял ее руку — мягкую, маленькую, и склонился над ней, прикоснувшись губами к запястью. Лиза вздрогнула и едва слышно сказала: «Люди же вокруг».
— Ну, так, — он поднял голубые глаза, — пойдем туда, где нет никого. Пожалуйста.
В распахнутые ставни комнаты было слышно, как били колокола флорентийских церквей. От шелковых простынь пахло вербеной. Лиза пошевелилась, и, приняв от него серебряный, запотевший бокал с холодным вином, поднявшись на локте, спросила: «Что это ты так смотришь?»
— Я не знаю, — сказал Федор, протянув руку, заправив за ухо прядь каштаново-рыжих волос, — как мне тебя благодарить, Лиза. Я тебя люблю, и буду любить — сколь мы живы.
Она выпила, и, отставив бокал, наклонившись над ним, шепнула: «Попробуй». Вино пахло солнцем, нежностью, цветущим лугом, ее губами.
Федор закрыл глаза, и, устроив ее на себе, обнимая, гладя по голове, шепнул: «Теперь мы оба дома, любовь моя».
— Навсегда, — Лиза положила голову ему на плечо, и, вдохнув запах краски, свежего дерева, прижав к щеке его огромную руку, повторила: «Навсегда».
Часть шестнадцатая
Лондон, июнь 1615 года
В изящном, отделанном шелковыми, темно-зелеными панелями, кабинете, было тихо. Чуть слышно тикали бронзовые часы на мраморной каминной доске, в открытом окне поблескивала Темза — широкая, мощная, коричневая.
Два портрета в золоченых рамах висели совсем рядом — стройная, в черном камзоле женщина сидела вполоборота, чуть улыбаясь, закинув ногу на ногу. Бронзовые волосы были свернуты узлом на затылке. На соседней картине седоволосый, высокий мужчина в белоснежной, распахнутой на шее рубашке, стоял, облокотившись о камин, положив руку на эфес шпаги. Карие глаза чуть усмехались.
— Хорошо получилось, — подумала Марфа, на мгновение, подняв голову от писем, разложенных перед ней. «А Федя теперь Питера и Рэйчел пишет, с детьми, к осени и закончит уже».
Она отложила перо и посмотрела на лаковый, китайский поставец, что стоял на бюро.
Маленькие ящички были помечены ярлыками: «Москва», «Амстердам», «Париж», «Венеция», «Нортумберленд», «Джеймстаун», «Шотландия».
Марфа вытащила последний ярлычок, и, отрезав серебряными ножницами полоску бумаги, написала своим четким почерком: «Ольстер». Поменяв ярлычки, она чуть вздохнула, и, улыбнувшись, бросив взгляд на письмо, что лежало сверху, отрезала еще одну полоску.
«Квебек», — написала женщина, и, надев тонкие, в золотой оправе очки, начала читать.
— Милая, дорогая матушка! У нас все хорошо, дом стоит прямо над рекой Святого Лаврентия, и здесь, как и на Москве — куда ни глянь, все леса и леса. Зимой мы ездили охотиться на медведей, Стивен сам убил одного, а ему ведь всего четырнадцать. Дети растут и радуют нас, Марта души не чает в своем младшем брате. Михайло Данилович очень занят, да и я тоже — лечу индейцев, езжу к ним в стойбища и, как всегда, пишу свои заметки. Посылаем всем привет, и, милая матушка, надеемся, что мы еще увидимся. Ваши любящие дети, семья де Лу.