Эухения посмотрела вниз — женщина стояла на коленях перед статуей Святой Мадонны, держа в руках свечу. Уже вечерело, и в открытые окна церкви был виден багровый закат.
— Потом будет ночь, — равнодушно подумала Эухения. «И утро. И ничего не изменится, ничего, никогда. Нельзя накладывать на себя руки, нельзя, это великий грех. Но как иначе, как жить с тем, что было?»
Она болезненно, глубоко вздохнула и сев, за верджинел, робко спросила: «Что вам поиграть?»
— На ваш вкус, — донесся до нее нежный голос.
Женщина помедлила и, положив пальцы на клавиши, заиграла Adoro Te Devote.
— Да, — вспомнила Эухения, — как раз в тот день мы ее с Беллой разучивали. А потом я на рынок пошла, а потом, — пальцы дрогнули, но женщина справилась с собой.
— Не хочу, не хочу об этом думать. Так вот он о ком тогда говорил — о Белле. Он вернулся, да, — розовые губы горько улыбнулись, — за ней вернулся. А я была так, для развлечения. Ну, продолжай, — велела она себе, — продолжай. До конца дней своих не получишь прощения.
Дэниел сжал пальцы на эфесе шпаги и мимолетно подумал: «И вправду, меньше болят.
Господи, — он перекрестился, — помоги мне. Пожалуйста, пусть она меня простит, я никогда, никогда больше ее не оставлю, я обещаю. Пусть простит, Господи.
Юноша поднялся по витой деревянной лестнице и тихо сказал темному силуэту, что виднелся за решеткой: «Здравствуй, Эухения, здравствуй, любовь моя».
Она застыла, оборвав мелодию, и глухо ответила: «Уходи, и не появляйся здесь больше».
— Эухения, — он опустился на колени, — я прошу тебя! Я виноват, я знаю, но я больше никогда, никогда тебя не покину. Пожалуйста, давай уедем отсюда, — Дэниел помолчал и попросил:
«Пожалуйста, любимая!»
Она, не сказав ни слова, встала, и, повернувшись, приникла лицом к деревянной решетке.
— Эухения, — прошептал Дэниел, — открой мне, я приехал за тобой, пожалуйста.
Огненный луч заката осветил галерею и Дэниел увидел, что в ее карих глазах стоят слезы.
— Нет, — едва слышно ответила она, — нет, Дэниел. Я должна искупить свою вину.
— Уходи, — она, было, стала отворачиваться, но юноша протянул к ней руку: «Эухения, ты ни в чем, ни в чем, не виновата, что ты говоришь!»
— Я шлюха и убийца, — жестко проговорила она. «А теперь — уходи».
Женщина вернулась к верджинелу и Дэниел, уронив голову в руки, слыша эхо музыки под сводами церкви, — заплакал.
Он посмотрел на ее стройные, покрытые рясой плечи, и, вдруг, встав, выпрямившись, сжав ноющие пальцы, сказал:
— «Вот что, Эухения. Я тебя люблю. Что бы там ни было — я буду любить тебя всегда, пока мы живы. Поэтому ты сейчас откроешь эту проклятую решетку, слышишь? Иначе от нее, да и от всего вашего монастыря, — Дэниел усмехнулся, — камня на камне не останется.
Женщина замерла, и Дэниел услышал тихий, жалобный плач. Она опустила покрытую вуалью голову на клавиши, и прошептала: «Но как? Как я могу, Дэниел?»
— Руками, Эухения, — спокойно сказал он. «Открывай, я тебя поцелую и заберу отсюда — навсегда».
— Ты не знаешь…, - она все сидела к нему спиной.
— Я привез тебе кольцо, — Дэниел вдруг улыбнулся. «Сейчас я тебе его надену, и потом ты мне все расскажешь, если хочешь».
Женщина всхлипнула, и, поднявшись, отперла дверь.
От нее пахло сладостями, и она была вся — в его руках. «Полтора года, — вдруг подумал Дэниел, целуя ее, слыша, как бьется ее сердце. «Господи, да бывает ли такое счастье?»
— Дай руку, — глухо попросил он.
Женщина посмотрела на темный, окруженный сверкающими алмазами жемчуг, и заплакала:
«Дэниел, но ведь ты не знаешь…»
— Я тебе сказал, — твердо ответил он, обнимая Эухению, — мне все равно. И поторапливайся, любовь моя, надо выходить отсюда, завтра на рассвете мы отплываем.
Каштановые глаза взглянули на него: «Но как? Сестра — привратница меня не выпустит!»
На деревянной лестнице раздались легкие шаги и Марфа велела: «Дэниел, спускайся в церковь, погляди, чтобы никто здесь не появился».
Он, улыбаясь, взглянул на бабушку и Марфа подумала: «Господи, ну хоть эти счастливы будут». Внук сбежал вниз, и Марфа велела женщине: «Раздевайся. Мы с тобой почти одного роста, никто ничего не заподозрит. Лицо под капюшоном спрячешь».
— Вы же его мать? — испуганно спросила Эухения. «Вы не знаете, наверное, сколько мне лет!»
— Я его бабушка, — Марфа быстро расшнуровывала свой корсет, — и все очень хорошо знаю.
Ну, что стоишь, снимай свою рясу.
Эухения потянула грубую коричневую ткань вверх, и, вдруг, замерев, спросила: «Что это?»
Марфа скинула атласные, на изящном каблуке туфли, и, покосившись на кружевную ленту, что удерживала шелковый чулок, безразлично ответила: «Пистолет. Так, на всякий случай.