— Так сердцу-то не прикажешь, Ксения Борисовна, — мягко ответила боярыня.
Девушка помолчала и, встряхнув косами, решительно сказала: «Нельзя сие. Ну, — Ксения вздохнула, — значит, так тому и быть».
Она отвернулась и Мэри увидела, как чуть вздрагивают стройные, покрытые душегреей плечи.
— Ну не надо, ваше высочество, — женщина встала и обняла царевну. «Ну, скажите, вам же легче станет, — может, ничего греховного и нет в этом?».
— Женат он, — едва слышно шепнула Ксения, и, найдя руку боярыни, прижалась к ней мокрой щекой. «Ах, Марья Петровна, а я бы ведь за ним — куда угодно пошла, оставила бы и царский венец, и почести, и трон московский, — только бы вместе быть. Да нельзя, нельзя, не судьба нам, знать, — она тихо плакала, чуть раскачиваясь, а женщина все гладила ее по голове.
Болотников вытянулся на соломе, и посмотрел вверх — подвал был низким, сводчатым, на потолке висели капли воды.
— Сыро, но безопасно, — подумал он. «Молодец князь Масальский, на усадьбу к нему соваться не след, да и пробыть нам тут — с неделю, не больше. Завтра на Красной площади грамоту от истинного государя читать будут, а потом кликнем народ Годуновых резать. Ну, а как суку эту, с отродьем ее, удавим, так останется только ворота царю открыть. Жалко, что Ксению велели не трогать, а так я бы потешился, хоша и вражеское семя, но, говорят, девка красивая. Ну да ладно.
— А вот с Рахманом-эфенди надо покончить, — Болотников улыбнулся, — что бы он тут ни делал, а человек опасный. Я бы еще с паном Теодором, конечно, по-свойски поболтал, узнал бы, где жена его сейчас, но это, видно, на потом отложить придется. Ничего, подожду, — он закинул руки за голову и вдруг поежился: «Тихо-то как вокруг, даже собаки не лают».
Мужчина вдруг поднялся и вышел из подвала — Яуза текла мимо, узкая, серебряная, и на том берегу белой громадой возвышались стены Андроникова монастыря. Ночь была теплой, томной, и Болотников, посмотрев на юг, туда, где за Москвой-рекой простиралось бескрайняя, с редкими огоньками, черная равнина, прошептал: «Ну, недолго осталось».
— Милый, а что там читают-то? — торговец выглянул из-за лотка и поймал за рукав мальчишку, что бежал мимо, вниз по Красной площади, к Троицкой церкви.
— Грамоту царя-батюшки законного, Димитрия Иоанновича! — крикнул парень. Торговец ахнул, и, быстро прибрав товар, тоже поспешил туда, где толпа уже подступала к самому Лобному месту.
Федор Воронцов-Вельяминов, — в простой рубашке, невидном кафтане, — только рукоять сабли, изукрашенная алмазами, сверкала под утренним, жарким солнцем начала лета, приставил ладонь к глазам и чуть присвистнул.
В голубом, высоком небе, вокруг золотых куполов вились, каркали вороны. Федор оглянулся и увидел, как сверху, с Воздвиженки, и с Китай-города на площадь стекаются люди.
— Кто это там? — прищурился Федор. «Ах, Пушкин и Плещеев, шваль худородная. И казаки вокруг, как бы, не две сотни. Да, — мужчина, было, засучил рукав, но опомнился, — этих мы перехватить не успели. Ишь, как Гаврила Григорьевич надрывается, видать не понравилось ему воеводой в Пелыме сидеть, под самозванцем кормление лучше выходит. Ладно, слушать там нечего, надо делом заняться, — он надвинул шапку на глаза и быстрым шагом пошел к Боровицкой башне.
Внутри, на Конюшенном дворе, царила суматоха — царские сундуки грузили второпях, кое-как, Семен Никитич Годунов, с плетью за поясом, сорванным голосом кричал: «Выносите все, ничего им не оставляйте».
— В Лавру вы не уедете, — тряхнув его за плечо, сказал Федор.
— Там, — он показал себе через плечо, — все улицы народом запружены, возки остановят, всех вытащат, и на части разорвут. Бросьте вы все это, — он показал на валяющийся в луже отрез бархата, — выводите царя и семью, и везите их в усадьбу Годуновых. Запритесь там, эти, — он кивнул в сторону Красной площади, — первым делом к винным погребам бросятся, может, спьяну и не станут искать вас.
Годунов кивнул и тихо спросил: «А вы куда, Федор Петрович?».
— У меня тут дело одно осталось, — он помолчал, — а потом посмотрим. Сами понимаете, Семен Никитич, не с руки мне сейчас по Москве-то гулять, уж больно заметен я. Как успокоится все, попробуйте их в Лавру отправить, может, ночью и удастся.
Зятя он нашел в оружейной, — сэр Роберт проверял пищали.
— Возьми себе одну, — обернулся мужчина.
Федор взвесил на руке красивый пистолет немецкой работы, и, сунув его за пояс, спросил:
«Как царь?».
— Бельский на него наседает, чтобы гонцов от Боярской думы в Тулу отправить, — сэр Роберт внезапно выругался. «Как будто это что-то изменит».