— Вот оно как, — задумчиво сказал Федор. «Значит, не пропал ты в Сибири-то?»
— Я где только не пропадал, — улыбнулся Михайло, и закрыл глаза.
Федор отвернулся к стене и подумал:
— С Покрова я Лизавету не видел, да. Долго. В тот приезд не понесла она, ну, не писала ничего, надо в этот ее с дитем оставить. Вона, Федосья родами померла, Лизавета, хоша и младше, а все равно — тридцать ей весной. На все воля Божья. Господи, скорей бы уж да Гориц этих добраться, Ксения там, наверное, уж истомилась вся и я, — тако же. Как их довезу до Новых Холмогор — туда вернусь. А потом — на Москву».
В избе было темно, едва горела единая свеча, прилепленная к столу, за ставнями выла, бушевала метель, и Федор, засыпая, еще успел подумать: «Боярский царь, да. Ну, Василий Иванович пусть посидит на престоле, он человек пожилой, детей у него нет. Не страшно. А у меня — двое сыновей здоровых, и еще будут. Как Господь рассудит, так оно и случится».
На чистом, выскобленном полу светлицы лежал яркий солнечный луч. Степа Воронцов-Вельяминов, зажав в зубах тонкую кисточку, отступил от небольшой доски и строго сказал:
«Марья, сиди ровно, не ерзай!».
Девочка подергала каштановую, косу и заныла: «Скучно».
— На вот, — Степа порылся в сундуке и дал ей тряпичную куклу, — займись.
Марья обрадовано улыбнулась и принялась дергать костяные пуговицы, что заменяли кукле глаза.
— Оторву, — пообещала она, подперев щеку языком.
— За ради Бога, — Степа, наклонившись над дощечкой с красками, окунул кисточку, — я уже в который раз их пришиваю.
Мальчик посмотрел на очертания детского лица и, улыбнувшись, подумал: «Батюшке понравится. Тако же и альбомы, жалко только, что матушка бумагу бережет, стирать рисунки приходится».
Дверь в светлицу стукнула, и старший брат велел с порога: «А ну заканчивай!»
— Не мешай, — холодно ответил Степа, — я тебе еще вчерашним днем начертил твою снежную крепость, вот иди, и строй, я тебе для сего не нужен. Будет что непонятно — придешь и спросишь.
Петр улыбнулся и пригладил рыжие кудри младшего брата: «Батюшка приехал, тако же и дедушка наш, Матвей Федорович, и дядя, Михайло Данилович, мы их и не видели никогда!»
Степан все же не удержался — коснулся кисточкой доски и велел: «Чтобы никто тут ничего не трогал, поняли?»
Петр закатил глаза: «Сдались мне твои краски».
— Батюшка, — Марья кинула куклу в открытый сундук и захлопала пухлыми ладошками: «Хочу!»
Степа подхватил сестру, и, оправив на ней простой холщовый сарафан, озабоченно сказал:
«Ну, вроде не вымазалась, и, слава Богу. Пошли, — он поставил девочку на пол и та, подняв голову, заметила: «Петя большой!»
— Как батюшка, да, — усмехнулся подросток, подталкивая сестру к двери.
Внизу было тепло и, — Степа повел носом, — пахло щами. Лиза оторвалась от печи, и, взглянув на детей, рассмеялась: «Да придет батюшка сейчас, они коням там корм задают, все же от Ярославля дорога неблизкая. А ты, Степа, пока на стол накрывай».
Степан достал из сундука льняную скатерть, и, велел Марье: «Хоша углы расправь».
Та запыхтела, поднимаясь на цыпочках.
Дверь избы отворилась, и знакомый голос сказал с порога: «Ну, где чада-то мои, уж и соскучились, наверное!»
— Батюшка! — Марья бросила скатерть, и Федор, наклонившись, взяв ее на руки, поцеловал в обе щеки: «Какая ж ты у меня сладкая, Марья Федоровна, так бы съел тебя, с кашей, али пирогами!»
Все еще не отпуская девочку, он поманил к себе Лизу и шепнул в нежное ухо: «Баня-то истоплена?»
Та кивнула, вдыхая запах кузнечной гари и свежего снега, и почувствовала, как подгибаются у нее колени.
— Вот и славно, — тихо продолжил Федор. «Мы, пока мыться будем, у тебя и поспеет все».
— Ну, племянник, внуков-то моих показывай, велел Матвей, расстегивая полушубок. «Я смотрю, Лизавета Петровна, ты сама со всем управляешься, холопов нету?».
— Какие холопы! — махнула рукой Лиза, поправляя темный платок на каштановых косах.
— Тут же у Воронцовых рыбный промысел стоял, во время оно, тут и не жил никто, так — рыбаки ночевали. А мне что, — она рассмеялась, — корову купили, еще тем летом, Петя — она показала на старшего сына, — рыбу удит, тако же охотится, а припасы я из Ярославля привезла. Зато безопасно, глушь.
Она поцеловала дядю в щеку и сказала, вскинув голову: «А вы, наверное, Михайло Данилович. Вы проходите, садитесь, пожалуйста, сейчас я вас париться отправлю, а пока помянем сестричку-то мою, мне Федор сказал уже, — Лиза перекрестилась и вздохнула.