— Я же вырос на корабле, — улыбнулся Майкл и протянул руку за камзолом.
— Ну, уж нет, — преградила ему путь Мэри. «Энни, беги в факторию, попроси у них водки».
— Я не пью, — стуча зубами, запротестовал мужчина.
— А сейчас — выпьете, кузен Майкл, — Мэри подтолкнула его в сторону костра и стала бросать в тлеющий огонь плавник. «И вообще, — велела женщина, — снимайте рубашку, я вас разотру.
Еще не хватало, чтобы вы заболели».
Энни вылила водку матери в ладони и робко сказала: «Я тогда рубашку вашу подержу, дядя Майкл, она у огня быстро высохнет».
— Как удачно, — рассмеялся про себя священник. «А у нее ловкие руки, ничего не скажешь.
Мне-то все равно — он на мгновение закрыл глаза, и глубоко вздохнул, — дорогой папа нас в Плимуте зимой в воду загонял. Терпи, Майкл, терпи, нельзя ее сейчас спугнуть».
— А теперь выпейте, — скомандовала Мэри, — и завернитесь в плащ. А ты, Энни, — она посмотрела на дочь, — возьми мой армяк, и ложись, зеваешь уже. Сейчас дядя Майкл согреется и отправимся на корабль.
— Идите-ка сюда, кузина Мэри, — велел Майкл, глядя на то, как она укрывает дочь армяком.
«Вам ведь сейчас холодно будет, — он приподнял полу плаща.
Ее сердце, — почувствовал Майкл, — билось неровно, прерывисто, и в белесом свете северного вечера, он увидел, как покраснели щеки женщины.
— Я ведь не белоручка, кузен Майкл, — вздохнула Мэри, — я и врачевать могу, я травы хорошо знаю, пока жили на Москве, — научилась. Да и вообще — я трудностей не боюсь, вы не думайте.
— Я не могу себе позволить…, - начал он и замер — Мэри подняла голову и поцеловала его в губы.
— Можете, кузен Майкл, — серьезно, глядя на него лазоревыми глазами, сказала женщина.
«Ну, — сказал себе Майкл, — лет пять она у меня проживет. Опять же девка, как раз ей четырнадцать будет, можно жениться. Пусть родит пару здоровых сыновей, а потом я ее похороню. Не жалко».
Он тихо, нежно провел пальцами по щеке женщины, и, помолчав, ответил: «Я должен тебе кое-что рассказать, милая. Может быть, ты потом не захочешь…, - он глубоко вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.
— Но ведь тебе, — выслушав его, удивилась Мэри, — уже..
— Тридцать пять осенью, да, — Майкл покраснел. «Ну что же делать, любовь моя, я ведь священник, я не могу так, как обычные мужчины…Я боюсь, что тебе не понравится, — он еще сильнее покраснел и замолчал.
Мэри положила палец на его губы, и, потянувшись, поцеловала каштановые волосы на виске. «Все будет хорошо, милый, — твердо сказала она. «А ты, ты должен выслушать меня, — о том, что было в Москве, после того, как убили моего мужа».
«Еще одна шлюха, — холодно подумал Майкл, гладя ее по голове, утешая, целуя ее руки.
«Что мать — под всей Европой полежала, что дочь. Ну, ничего, я это из нее выбью, она у меня станет, как шелковая — будет молчать, рожать детей и вести хозяйство. А кинжал с пистолетом я у нее заберу, — как только обвенчаемся».
— Любимая, — Майкл прижал ее к себе, — ну не надо, не надо об этом вспоминать. Мы начинаем новую жизнь, и в ней все, все, будет хорошо, обещаю тебе».
Мэри кивнула, и, положив голову ему на плечо, посмотрев на спящую Энни, сказала: «Я так счастлива, Майкл, так счастлива! И в Лондон не надо заезжать, раз тебя ждут в Новом Свете, — можно прямо туда поплыть. А матушке я из Тромсе напишу, чтобы она знала, где мы и не волновалась».
— Напиши, — подумал Майкл, помогая ей зайти в лодку, устраивая спящую Энни на коленях у матери, — напиши, дорогая. А я отправлю письма.
Он едва не рассмеялся вслух, и, нежно поцеловав Мэри, сев на весла, сказал:
— Ну, любимая, я уже хочу поскорее оказаться в Тромсе. Я ведь священник, договорюсь, нам не надо будет ждать три недели. И платьев вы с Энни сможете купить, чтобы все было, как надо.
Мэри погладила белокурые волосы дочери и шепнула: «Ну вот, милая, теперь у тебя есть отец!»
Шхуна снялась с якоря и вскоре пропала в густом, вечернем тумане, скрывающем устье Двины.
Эпилог
Тромсе, апрель 1606 года
Энни оправила простой, серого льна чепец и, взглянув на подол платья, — из грубой, коричневой шерсти, подумала:
— Вот, правильно апостол Павел говорит: «Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом». И папа Майкл тоже — всегда так скромно одевается.
Мэри постучала в дверь их комнаты — единственной в крохотной таверне, что стояла прямо у пристани, и ласково спросила: «Готова?».
Энни кивнула и, повернувшись, восхищенно сказала: «Ты такая красивая, мамочка!»