-Моя бабушка, - пробормотал Джон, краснея, - была француженка. Из гугенотов, - зачем-то добавил он. Отец строго запретил ему брать с собой книги, но юноша не удержался, и купил несколько томиков у букиниста на Чаринг-Кросс.
-Мне казалось, - розовые губы Чайки улыбались, - мне казалось, что бабушка Мадлен была католичка, товарищ Холланд.
Теперь он узнал эти глубокие, синие, большие глаза.
-Полина! - потрясенно сказал Маленький Джон.
-Кузина Полина! Но как…, - она отложила Бальзака и скользнула к нему в объятья. От нее пахло фиалками, во дворе кто-то пьяно орал песню, цокали копыта лошадей, в окошко было видно темное небо, и крупные, чистые звезды. Ее волосы с шуршанием упали ему на плечо. «Я бы тебя не узнала, - шептала Полина, - если бы не клык. Ты очень возмужал, дорогой кузен».
-Я четыре года был в Южной Африке, - он целовал эти губы, едва касаясь, не смея расстегнуть маленькие пуговки на ее платье. «Закончил Кембридж, на год раньше, чем положено, и уехал туда».
-Ты очень способный, - Полина взяла его лицо в ладони.
-Очень, - подтвердил Джон, целуя пятна от чернил на ее пальцах.
-Послушай…, - он замер, и Полина прижалась к нему.
-Я ничего не хочу знать, - тихо сказала она.
-Но я тебе все расскажу…, - Джон приложил палец к ее губам и попросил: «Не надо. Ничего этого не было. Есть только ты и я, и так будет всегда. Но я все равно, - юноша рассмеялся, чувствуя, как бьется ее сердце, - все равно буду звать тебя Чайкой, любимая. Пока мы живы. Завтра я поеду к родителям и напишу твоей маме, вот и все».
-Так просто, - подумала Полина, взяв губами клык, целуя его шею. «Мама мне говорила, когда любишь, все просто. Неужели так бывает?»
Он, на мгновение, отстранился: «Ты же, наверное, не хочешь венчаться?»
-С тобой я хочу все, - Полина покачала головой. Девушка, вдруг, посерьезнела: «Я еду в Америку, учиться, в Оберлин-колледж. Я хочу получить диплом бакалавра, Джон, а в Европе женщин пока не пускают в университеты».
-Дураки потому что, - пробормотал он, поднимая ее на руки. Она была легкая, такая легкая, она обнимала его за шею. Джон зарылся лицом в ее волосы: «Я поеду с тобой. Я все-таки адвокат, с тем самым дипломом. Ты будешь учиться, а я работать. Заодно хоть наших американских родственников повидаем. Вот и все, все просто, любовь моя».
Он успел подумать: «Никаких записок я оставлять не собираюсь. У папы достанет народу без меня, такими делами заниматься. Буду спокойно жить с Полиной, растить детей…, - они опустились на узкую кровать, фиалки рассыпались вокруг. Джон, взяв одну губами, провел нежными лепестками по ее лицу: «Я весь твой, Чайка, до конца наших дней».
Человек, что стоял на лестнице, прислушиваясь, приник ухом к тонкой, дощатой двери. Он почесал черные волосы. Спустившись вниз, мужчина повернул к Сити. На углу Ладгейт-Хилл он оглянулся и пробормотал: «Не такие это новости, чтобы из-за них начальство беспокоить. Однако то, что мне Гликштейн сказал, не терпит отлагательств».
Он дошел до трехэтажного дома и постучал в синюю дверь. В щели виднелся тусклый свет газового фонаря. Окошечко открылось, его оглядели. Человек, шагнув внутрь, коротко кивнул: «К утру мне надо быть на полигоне».
-Сейчас пошлю весточку на пристань, - ночной охранник потрогал оловянный чайник и усмехнулся: «Налить вам, Столяр? От вас виски разит на милю».
Человек устроился на скамейке. Устало прикрыв серые глаза, он кивнул: «Налейте, пожалуйста. В Ирландии я такого чаю не попью».
-От «Клюге и Кроу», - заметил охранник. Протянув Столяру кружку, он застучал ручкой телеграфного аппарата.
Джон проснулся от плеска воды за дверью умывальной. В каморке было тепло, пахло фиалками. Он, перевернувшись, поцеловал сбитую подушку. На постели лежали лепестки цветов. Джон услышал скрип двери. Полина, в одной короткой, простой, холщовой рубашке, стояла, прислонившись к косяку. Белокурые волосы были собраны в небрежный узел. Одна прядь выбилась и падала на нежное плечо. Она шмыгнула на кровать и оказалась в его руках. «Я думал, - весело сказал Джон, привлекая ее к себе, - что у вас..., - юноша покраснел, - таких не бывает».
Темные ресницы задрожали, она ответила на его поцелуй и рассмеялась: «Это заблуждение. Есть девушки, которые хотят дождаться любви. Ты такую девушку и встретил».
-Есть юноши, - проворчал Джон, устраивая ее на себе, - которые тоже хотят дождаться. Одного из них ты сейчас видишь.
Полина наклонилась и шепнула: «Я говорила, ты очень способный».
-Ты сейчас в этом еще раз убедишься, - ответил Джон, удерживая ее, не давая двинуться. «И через три недели тоже, когда мы обвенчаемся».
Потом она лежала, рассыпав волосы по его плечу, и Джон доставал из светлых прядей лепестки фиалок.
-Твои родители не будут против того, что мы поженимся? - озабоченно спросила Полина. «Я ведь их и не видела, я сейчас поняла. Когда мы были в Лондоне, твой отец путешествовал, а твоя мама в Саутенде жила».
-У нее слабые легкие, - привычно сказал Джон и поморщился: «Надоело. Все равно я повезу Полину с мамой встречаться, как же иначе».
-Мой отец, - он поцеловал маленькую, крепкую ладонь, - работает на правительство. Его часто нет в стране. Однако сейчас он здесь, слава Богу, я к нему съезжу. А мама..., - он помолчал и сглотнул, помотав головой. «У моей мамы проказа».
Он в первый раз сказал это слово. Это называлось «болезнь».
Отец все ему объяснил еще в Австралии, когда Джону было три года. Он посадил его на колени и долго говорил о том, что мама теперь будет жить отдельно от них. Джону нельзя было ее трогать, нельзя было прикасаться и даже брать в руки ее вещи. Мать продолжала укладывать его спать. Лицо ее тогда еще не изменилось. Она сидела поодаль, в темных перчатках и пела ему песни, или рассказывала сказки. Маленький Джон тихо плакал: «Мамочка, поцелуй меня, пожалуйста. Один раз, быстро. Я никому не скажу, ни папе, ни врачам. Пожалуйста, мамочка».
-Нельзя, сыночек, - Джон видел, как блестят ее голубые глаза, как она опускает голову. Мать быстро выходила из детской. Мальчик, уткнувшись в подушку, шептал: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мамочка вылечилась. Ты можешь, я знаю».
Когда они вернулись в Англию, у него появились бабушки и тети. Джона обнимали, и целовали. Он, вместе со старшими кузенами занимался верховой ездой и стрельбой. В Итоне и Питер, и Пьетро, возились с ним. На каникулах Джон ездил к бабушке Рэйчел в Дарем. Дядя Бенедикт выходил с ним, Стивеном и Юджинией, в море. Отец много работал, Джон видел его только изредка. Мать стала носить густую, непрозрачную вуаль, когда Джону было двенадцать. Он никогда не просил поднять ее. Когда Джон навещал мать в Саутенде, они гуляли по берегу моря, от серой, в три человеческих роста стены, до второй стены, такой же. Спал он в отдельном коттедже. Письма матери проглаживались горячим утюгом. Книги, которые она читала, потом сжигались.
Студентом Кембриджа, Джон, осторожно, спросил: «Мамочка, а как ты заразилась?»
Она стояла, глядя в бесконечную даль Северного моря.
-Ездила к туземцам, - вздохнула Ева, - у них эта болезнь распространена. Врачи мне объяснили, что вам с папой очень повезло. Я быстро заметила, - женщина помолчала, - признаки. Мы очень боялись, что у тебя будет то же самое, милый. Но Господь тебя уберег, и папу тоже. А я..., - она подышала и заговорила о чем-то другом.
-Проказа, - повторил Джон. Полина, обняв его, положив его голову себе на плечо, погладила мокрую щеку: «Мне так жаль, милый, так жаль. Поплачь, пожалуйста, я здесь я с тобой». Он плакал, а Полина все держала его в своих руках: «Я всегда, всегда буду рядом, милый. Буду обнимать тебя столько, сколько надо. У меня тоже брат погиб, старший, в Париже. Волк из дома ушел, когда мне пять лет было, - она вздохнула, - но все равно..., Мальчишки его круглыми сиротами остались. Мама и Поль их воспитают, но жалко, они еще маленькие».