Пьетро отдал отцу письма и попросил: «Только маме не описывай в красках, чем мы здесь занимаемся, пожалуйста. Хватит и того, что в газетах печатают».
-Она новый роман начала, - рассмеялся Франческо, допивая вино: «Как раз об Италии. Что она у меня не выпытает, то у невестки спрашивать будет».
Дверь внизу хлопнула. С лестницы раздался веселый, девичий голос: «Горячий хлеб, пекорино, и моццарелла. Сейчас я сварю кофе и, как следует, вас накормлю».
Лаура стояла на пороге, в простой, крестьянской юбке, темно-синей шерсти и белой, свободной, льняной блузе с широкими рукавами. На стройной шее переливалась нитка простого жемчуга. Пьетро поднялся. Забрав у нее плетеную корзинку, коснувшись губами каштановых волос на виске, он одним дыханием сказал: «Я тебя люблю».
Двое мужчин, с короткими подзорными трубами, лежали на пыльном чердаке заброшенного дома в Трастевере. Они встретились здесь два дня назад. Едва не обменявшись пистолетными выстрелами, оба расхохотались.
Чезаре Кальоне, прислонившись к ветхой стене, закуривая папиросу, повел рукой: «Понимаешь, Микеле, надоело мне в Южной Америке. Домой потянуло, - он стряхнул пепел и набожно перекрестился, заслышав звон колокола на церкви Санта-Мария-ин-Трастевере.
-А тебя выпустили? - спросил Чезаре, зорко глядя на своего бывшего соседа по камере в замке Святого Ангела.
Микеле поковырялся в зубах и сплюнул: «Учредительное собрание распахнуло двери папских казематов, приятель. Я не стал спорить, когда ко мне вошли с триколором в руках, и сказали: «Товарищ, вы обрели свободу!»
Оказалось, что они оба следят за одним и тем же домом. Микеле, зимой, собрав своих давних подельников, пытался погулять на дорогах вокруг Рима, однако республиканское ополчение расстреливало бандитов на месте. Он перебрался на побережье, и под Чивитавеккьей попался на грабеже. Французская оккупационная администрация шутить не любила. Микеле приговорили к смертной казни. В подвале тюрьмы, его и навестил высокий, сухощавый, пожилой человек с недовольными, темными глазами. Он присел на деревянный табурет и потрещал длинными пальцами: «Я навел справки, синьор Мончелли. У вас большая семья».
-А вам какое дело? - Микеле, было, хотел выругаться, но сдержался. У него, в горной деревне под Браччано, действительно жили жена и пятеро детей. «Четыре девочки, - устало подумал Микеле, - а Паоло всего семь лет, какой из него кормилец? На первое время им хватит, а потом что?»
-Мы можем позаботиться о ваших детях, - будто услышав его, заметил гость: «И о жене. У ваших дочек будет приданое, им не придется…, - он повел рукой и не закончил. Микеле побагровел: «Мои дочери, синьор, не будут этим заниматься. Они хорошие католички, набожные девочки. И я бы перерезал любой из них горло, если бы узнал, что…»
-Об этом я и хотел с вами поговорить, - гость протянул ему портсигар, и спохватился: «Простите. Вы в кандалах. Я сам все сделаю». Доменико Гравини чиркнул спичкой:
-Это мой долг, как отца, как католика. Она втоптала в грязь честь семьи. Она живет, невенчанной, с этим англичанином…, Да будь он хоть трижды родственник, какая разница? Хватит, надоело краснеть. Ее светлость Лаура Гравини, шлюха какого-то бандита, капитана легиона Гарибальди. Зачем я пустил его на порог своего дома? Надо было Лауру запереть в монастыре. А сейчас, - он вспомнил записку, что получил от своего человека в Риме, тот следил за дочерью, - а сейчас и монастырь не поможет. Ходила к акушерке. Нашему роду пять сотен лет, мы младшая ветвь семьи Орсини. У наших жен и дочерей не может быть ублюдков.
-Все будет просто, - заключил герцог Гравини, - половину этой суммы, - он передал Микеле листок, вырванный из блокнота, - ваша жена получит через несколько дней, а вторую вам отдадут, когда дело будет сделано. Однако, - он нахмурился, - если вы начнете болтать…
Микеле даже оскорбился.
-Синьор, - гневно сказал он, - меня покойный отец к делу приставил, когда мне двенадцать лет исполнилось. С тех пор тридцать лет прошло. Ни один мой заказчик не остался недовольным. Мончелли не подводят. А если с ней, - он взглянул на посетителя, - будут еще люди?
-Никто не должен знать, что там случилось, - коротко ответил тот, поднимаясь с табурета: «Кроме вас и меня. Все остальное, - он развел руками, - это на ваше усмотрение».
Когда на чердаке они встретились с Чезаре, оказалось, что у него похожий заказ. «Но, - поднял палец приятель, - на мужчину».
Чезаре получил список в Чивитавеккья, от невидного человечка. Тот говорил на итальянском языке с сильным французским акцентом. Человечек почесал редкие волосы на лысине и сердито заметил: «Весь этот фарс, республика, скоро закончится. Но мы не можем позволить, чтобы синьор Гарибальди и дальше мутил воду, понимаете?»
Чезаре пыхнул сигарой.
Они сидели в задней комнате рыбацкой таверны. Взгромоздив ноги на стол, мужчина отозвался: «К синьору Гарибальди не подобраться, дорогой месье. У него тридцать человек вооруженной охраны, не говоря уже о легионерах».
-Это где вы так сидеть научились? - вдруг поинтересовался человечек.
-В Техасе, - холодно ответил Чезаре: «Я там хорошо развлекался».
-Я знаю, - его собеседник сверился с блокнотом: «Настолько хорошо, что вам вынесены смертные приговоры в Техасе и Луизиане. Это если не считать тех, что вы заработали в Венесуэле, Колумбии и здесь, на родине, так сказать. Вы их коллекционируете, что ли?»
-К делу, - велел Чезаре, когда принесли жареную рыбу с белым вином: «Гарибальди я вам не обещаю, а вот этих, - он пробежал глазами имена, - этих обеспечу. По алфавиту, начиная с ди Амальфи. Опять же, - Чезаре оторвал голову рыбы и бросил ее на пол, - там с десяток лучших офицеров легиона. Без них синьору Джузеппе придется несладко».
Его собеседник вспомнил светлый, весенний день в Париже. Они прогуливались в Люксембургском саду. Человечек передал своему спутнику список: «Это те, кто наиболее опасен, по нашему мнению. Посмотрите, месье Джон, может быть, у вас есть какие-то изменения?»
Светло-голубые, прозрачные глаза усмехнулись:
-Какие у меня могут быть изменения? Правительство ее величества считает, что происходящее в Италии, это внутреннее дело католических стран. К тому же, - мужчина приостановился и сорвал цветок, - у нас, как вы понимаете, есть свои католики. Своя маленькая Италия, под боком. Свои горячие головы. Мы, как бы это сказать, не заинтересованы в том, чтобы ирландцы учились у итальянцев. Нет, у меня нет изменений, - он отдал список.
-Задвигались, - Чезаре прижал к глазу подзорную трубу: «Надо быть наготове».
Отец пошел на конюшню, за лошадьми. Пьетро, отвел Лауру в сторону:
-Я к утру доберусь до Рончильоне, и сразу пойдем в церковь. На Кассиевой дороге французов нет, езжайте спокойно. Я бы и сейчас отправился, с вами, но синьор Гарибальди сегодня выступает в Учредительном Собрании. Мне надо там быть. Иди сюда, - он оглянулся, - улица была пуста, - и прижал ее к себе.
Пригревало солнце, на черепичных крышах Трастевере ворковали голуби. Пьетро шепнул: «Дом прямо на озере стоит. Будем купаться, рано утром, только ты и я».
Она была в мужском костюме, высоких сапогах, темных бриджах, и такой же рубашке. Каштановые волосы, прикрытые широкополой шляпой, золотились на солнце. «Я в тебя влюбилась, - Лаура все держала его за руку, - большую, надежную, - сразу, когда увидела».
Отец тогда сухо сказал: «Это твой дальний родственник, синьор ди Амальфи, из Лондона. Он учится в Английском Колледже, католик. Познакомься».
Лаура присела и почувствовала, что краснеет.
Когда они уже были вместе, зимой, Пьетро как-то раз усмехнулся: «Я, знаешь, ли, в Лондоне, год назад, думал, что полюбил. Кузину мою, Полину. Я тебе о ней рассказывал». Лаура кивнула. Она сидела, в одной короткой рубашке на кровати, скрестив ноги, чистя пистолеты. Пьетро уезжал в Милан, с ополчением.