-Святой отец, пора, - услышал он голос адмирала.
Лайонс был в парадной форме, синем кителе с золотыми, сияющими пуговицами, при кортике. Аарон кивнул: «Я готов». Он поправил пасторский воротничок, огладил свою черную сутану. На суше Аарон ходил в форме пехотного капитана, но Лайонс попросил его, как выразился адмирал, одеться, согласно важности церемонии.
-Бедный мальчик, - горько думал Аарон, спускаясь по веревочному трапу в шлюпку: «Двадцать четыре года всего. И тел не нашли, ни его, ни тех матросов. Русские, скорее всего, какую-то мину подводную взорвали. Здесь сильные течения, их даже искать было бесполезно».
Оказавшись в шлюпке, Аарон взглянул на «Принцессу Луизу», госпитальный корабль, на котором завтра должны были отправиться домой тяжелораненые.
-И гробы, - вздохнул священник: «Весь трюм ими полон. Там и Мэри лежит». Кабельной связи с Лондоном не было, но, если бы и была, то Аарон не хотел доверять такие вести телеграмме. Последние два дня он писал письма, дочери и семье.
-Милая Анита, - вспомнил Аарон, глядя на британские флаги, на выстроившихся на палубах фрегатов матросов, - пожалуйста, знай, что, как только война закончится, я вернусь домой и больше никуда не уеду до тех пор, пока ты, доченька, не выйдешь замуж. Я не могу сейчас покинуть свой пост, это мой долг. Люди здесь нуждаются во мне точно так же, как они нуждались в твоей маме. Пожалуйста, пиши мне, и знай, доченька, что я тебя очень люблю.
Тете Марте и дяде Питеру он сообщил, что все в порядке, и Марта уже за линией фронта.
Аарон, услышал медленный, размеренный барабанный бой: «Там она сама обо всем позаботится. Юджинии его светлость передаст, что Стивена больше нет. Господи, упокой его душу, дай ему приют в присутствии своем».
Фрегаты стояли совсем близко друг от друга. Аарон, вскинув голову, увидел птиц, что кружились над водой. Большой, черный ворон пролетел над мачтами «Принца Альфреда». Раскинув крылья, направившись на юг, он исчез в полуденном, еще жарком небе.
С берега доносились глухие раскаты артиллерии.
-Готовятся отражать бомбардировку, - понял Аарон и поднялся. Он взял распятие и вытянул руку над лазоревой, тихой водой.
Барабаны замолкли. Палубы кораблей были усеяны людьми
-Тихо, - замер Аарон, - как тихо.
- Господи, - сказал он своим сильным, низким, уверенным голосом, - Господи, Пастырь наш, прими, в Своем милосердии души капитана Стивена Кроу, и матросов Фредерика Баркли и Джона Хэрроу. Даруй им вечный покой, Господи, не оставь их заботой Своей. Дай им узреть, как сказано в Писании, творения Твои и чудеса Твои. Даруй всем, кто выходит на кораблях в море, работникам на водах Твоих великих, тихую гавань в конце их жизненного пути. Аминь.
-Аминь, - пронеслось над морем, и Аарон запел. Он любил этот гимн, и знал, что моряки, англикане, или католики, тоже его любят.
Hail, Queen of heaven, the ocean star
Guide of the wanderer here below,
Thrown on life's surge, we claim thy care,
Save us from peril and from woe.
Mother of Christ, Star of the sea
Pray for the wanderer, pray for me, - пели они.
Лайонс, утерев глаза, дождался, пока Аарон сядет: «Спасибо вам, святой отец. Большое спасибо. Сколько раз я..., - он махнул рукой и велел матросам: «Сначала к флагману, а святого отца отвезете на «Принцессу Луизу». Ему надо попрощаться с женой. И на берег его доставьте».
Выскочив в мелкую воду, Аарон оглянулся. «Принцесса Луиза» разворачивалась. Он вспомнил прохладу трюма и тихий голос санитара: «Потом..., позовете меня, святой отец,- санитар указал на крышку гроба и Аарон только кивнул.
Оставшись один, он опустился на колени. В госпитале ее тело забальзамировали. Она лежала, вытянувшись на спине, сложив руки на груди, маленькая, в новом, сером платье сестры милосердия, и таком же платке. Глаза были закрыты, между смуглых пальцев виднелся простой крестик.
Ему тогда было двадцать четыре. Получив приход при церкви святого Варфоломея, в Лидсе, той, где когда-то служил его отец, Аарон приехал ненадолго в Лондон. Он три года не был на юге. Зайдя в гостиную на Ганновер-сквер, священник увидел невысокую, ладную, смуглую девушку, что протянула ему крепкую руку. Аарон удивленно сказал: «Кузина Мэри! Я бы вас не узнал».
Они сидели на мраморной скамейке в саду, пахло цветущим жасмином. Мэри расспрашивала у него о приютах, о его приходе, о фабриках «Клюге и Кроу». Девушка, помолчала: «Я бы хотела съездить туда, к вам…, Я была в Стоктоне, на железной дороге, еще при жизни папы, - она тихо вздохнула. «Потом мы только Дарем навещали, вашу матушку, и все».
-Приезжайте, - улыбнулся Аарон: «Дядя Мартин приезжает, ваш брат тоже, с Антонией и детьми, и вы нас навещайте. Я буду только рад, кузина Мэри».
Она покраснела и заговорила о новых книгах. Когда он вернулся домой, в Лидс, его ждало письмо, одно из тех, что надо перечитывать зимним вечером, у камина, слушая, как шуршит снег за окном, как трещат дрова в огне, длинное, уютное письмо.
Мэри писала два раза в месяц и он, аккуратно, отвечал. Уже сделав предложение, сидя рядом с ней на той же мраморной скамейке, Аарон, весело, заметил: «Я в тебя влюбился, когда ты стала письма присылать».
-А я здесь, - девушка подняла зеленые глаза и похлопала по скамейке, - как только тебя увидела, Аарон, три года назад, так и влюбилась.
Он оглянулся на дом и поцеловал ее: «Я тоже, но для священника это как-то опрометчиво, влюбляться с первого взгляда».
-Я никому не скажу, - задыхаясь, пообещала Мэри.
Он стоял на коленях, прижавшись лицом к ее рукам. Он вспоминал, как Мэри с маленькой Анитой сидели в саду, под кустами роз, которые сажал еще его отец. Дочка, чуть пошатываясь, делала первые шаги. Мэри положила голову ему на плечо: «Я никогда не думала, что можно быть такой счастливой, Аарон».
-В болезни и здравии, - вспомнил Аарон, - в богатстве и бедности, пока не разлучит нас смерть. Прости меня, любовь моя, - он поцеловал ее пальцы, - прости.
Священник наклонился над спокойным лицом. Перекрестив жену, он коснулся губами высокого лба. Он вышел из трюма, не оборачиваясь, стараясь не слушать звук молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба.
Аарон посмотрел вслед кораблю и пошел в рощу, где была привязана его лошадь. Ему надо было ехать в госпиталь, к раненым.
Над темным гребнем гор всходила прозрачная половинка луны. Наверху, в кронах деревьев, шуршали крыльями птицы, метались летучие мыши. Мерно шумела вода в порожистой реке. В пещере горел костер, отблески огня виднелись на каменных сводах.
Марта охрипла. Она говорила все время, пока они стояли, в комнате, у фонтана. Говорила, пока, держась за руки, выходили из комнаты, пока ехали сюда, в предгорье. Марта рассказала ему обо всем. Онслушал, не отпуская ее пальцев, слушал, не отводя от нее глаз. Передав ей оловянную кружку с чаем, привалившись спиной к стене, Степан обнял ее:
-Спасибо…, Надо, чтобы ты знала, обо всем, о Сибири, о том, что было дальше. Надо, - повторил Степан и прижался щекой к ее волосам. Они пахли жасмином и дымом костра.
Закончив, он заплакал. Марта, повернувшись, укрыла его в своих руках: «Не надо, не надо, милый, пожалуйста. Не мучь себя, не вспоминай об этом. Мы вернемся в Симферополь, отправим письмо бабушке, уедем отсюда и будем вместе, навсегда».
-Она жива, - Степан все никак не мог поверить: «Она жива и дедушка Питер тоже. Ему ведь за сто лет уже».
Марта кивнула: «Они не умрут, пока не получат весточку о вас. Напиши ей, напиши своей рукой, Степа. И о тебе, и о брате твоем. Может быть, когда мы доберемся до Лондона, мы их еще увидим. Ящик безопасный, письмо до них быстро дойдет».
Он, на мгновение, помрачнел: «Тебе нельзя ничего отправлять. Мало ли, вдруг жандармы читают твою переписку. И мне тоже. Я хоть здесь и не под надзором, но рисковать не стоит».