Абдул-Меджид вырос с матерью и бабушкой. Женщины рассказывали ему о Париже и Лондоне. Накшидиль была дочерью французского графа, получившего, еще перед революцией, пост в колониях, на Мартинике. Его корабль атаковали берберские пираты, в Бискайском заливе. Тринадцатилетнюю девочку привезли в Стамбул. Она и сына своего, султана Махмуда, воспитала поклоннком Европы. Отец Абдул-Меджида знал французский язык. Дома, в своих апартаментах, Махмуд предпочитал западную одежду. Абдул-Меджид тоже носил сюртуки и брюки и даже иногда думал о том, что надо бы распространить подобные наряды по всей империи.
Мать и отец наняли ему лучших учителей. Валиде-султан читала ему европейские газеты, им привозили книги, и сейчас султан подумал: «Мама права, конечно. Все эти дети, от черкешенок, от других женщин, какие из них наследники? У меня будет сын от девушки, выросшей в Европе, или на Святой Земле. Там совсем другие люди».
-Я приеду к тебе с новой икбал, - пообещал ей сын уже на пристани: «Ты не скучай, мамочка. Впрочем, ты новым проектом занялась? - он подмигнул Безм-и-Алем.
Мать нежно погладила его темные волосы. Они были почти одного роста, султан только немного выше. Пахло солью, над темно-синей гладью Мраморного моря метались чайки. Солнце заходило над европейским берегом, золотое, огромное, летнее солнце.
-Очень надеюсь, - лукаво отозвалась мать, - что из икбал она быстро станет гедзэ, уже в следующем месяце. Привози ее, конечно. Я уверена, что она мне придется по душе. А проект, - валиде-султан поиграла серебряным браслетом на тонком запястье, - проект я тебе представлю, когда все подсчитаю. Ты говорил, у тебя инженер гостит, - мать подняла бровь, - англичанин? Мне может понадобиться его помощь, в технической части.
-Он приедет, - пообещал Абдул-Меджид: «Приедет, и ты с ним сможешь поговорить, мамочка».
-Из-за ширмы, - рассмеялась валиде-султан и помахала сыну, что взошел на палубу катера.
-Я тебе книг распорядился доставить, - крикнул Абдул-Меджид.
-Спасибо! - она проводила взглядом широкую спину сына. Султан был в расшитом золотом халате, с непокрытой головой. Женщина улыбнулась: «Он все сделает, как надо. Он у меня хороший мальчик».
Валиде-султан медленно пошла по мраморной лестнице наверх, к дому. Виллу ей подарил муж, после рождения Абдул-Меджида. За те шестнадцать лет, что они жили вместе, Махмуд больше никого не возвел в ранг кадины. Все остальные его дети были рождены от наложниц. Она, единственная, была женой, и осталась единственной вдовой султана.
-Любил он меня все же, - Безм-и-Алем прошла в распахнутые евнухами тяжелые, резные двери.
В ее кабинете уже горели свечи. На рабочем столе стоял серебряный кофейник, и шкатулка слоновой кости с египетскими папиросами.
Безм-и-Алем закурила и посмотрела на вечернее, просторное море за огромным окном: «В новом дворце газовое освещение провели. Надо и здесь сделать. Поговорю с этим инженером».
Когда сын рассказал ей, что англичанина привезли в Стамбул и он, кажется, выздоравливает, валиде-султан предложила: «Подари ему хорошую девушку. С лица не воду пить, как говорится, а он все-таки мужчина. Если он к ней привяжется, если родится ребенок, он сам здесь останется, этот Сулейман-ага».
Султан вздохнул: «Не знаю, какая женщина на такое согласится, мамочка, он все же...»
Валиде-султан улыбнулась и процитировала: «She loved me for the dangers I had passed, and I loved her that she did pity them, дорогой мой. Хорошей девушке это будет все равно. Человек он, судя по всему, достойный, станет правоверным. Он будет на тебя работать не потому, что вы его обманываете, а потому, что действительно полюбит империю».
Сын тогда смущенно покраснел и пообещал: «Подумаю».
Она курила, покачивая узкой ступней в мягкой, расшитой серебром, черной туфле. На столе лежал проект канала, с картами и подсчетами прибыли.
-Пора, - сказала себе валиде-султан: «Месье Лессепс получил концессию от Саида-паши. Мы выдадим ему фирман, и надо начинать работу. Египтяне, конечно, будут иметь львиную долю всех прибылей, но мы тоже себя не обидим. Дань они нам выплачивают, и продолжат это делать».
Иногда ей хотелось написать брату. Валиде-султан знала, что он жив, и живет в Иерусалиме с женой и дочерью. Она всегда откладывала перо и напоминала себе: «Циона мертва. Ее похоронили, ее больше нет. Да и что ты ему скажешь? - женщина вздыхала и убирала бумагу.
Она вспомнила, как, еще в Акко шейх Башир рассмеялся ей в лицо: «Я застрелил твоих родителей, а теперь пошли, пошли, - он рванул ее за руку, - посмотришь, что будет с тобой, если ты попытаешься бежать».
Башир протащил ее по узкому, сырому коридору крепости. Девочка услышала отчаянный, высокий крик. Люди Башира хохотал, стоя кругом во дворе. Они расступились. Циона увидела окровавленное, с выколотыми глазами и отрезанным носом, лицо какой-то девушки.
-Она все равно была некрасивой, - небрежно заметил Башир, дыша над самым ее ухом: «Я отдал ее своим людям, а теперь она сдохнет. А ты будешь жить, - удерживая одной рукой Циону, он велел: «Вспорите этой живот!»
Валиде-султан до сих пор чувствовавала густой, металлический запах крови и прикосновение чего-то скользкого, страшного. Башир пригнул ее голову к телу умирающей девушки и опустил лицо прямо туда, в раскрытую рану.
-Не будь дурой,- посоветовал он. Циона потеряла сознание. Очнувшись от потока ледяной воды, она решила: «Не буду».
Она потушила папиросу. Налив себе кофе, женщина стала писать: «Предполагаемое распределение акции в концессии месье Лессепса имеет своей целью предоставить почти равное их количество Египту и Франции...»
Валиде-султан застыла, с пером в руках. Она твердо сказала: «Я просто хочу, чтобы у меня были еврейские внуки, чтобы у Турции был достойный правитель. Вот и все. Господь не станет меня за такое наказывать. Все девушки живы, мой сын позаботится о тех, кого он не выберет. Все будет хорошо».
На галерее было тихо. Абдул-Меджид, увидев всех девушек, подозвал кизляра-агаши: «Ты молодец. Очень, очень хороший выбор. Тех троих, что я вычеркнул, отправь в Каир, в Марокко и в Персию. Подарки какие-нибудь с ними пошли, письма с заверениями в дружбе. Нам надо поддерживать хорошие отношения с нашими братьями. Эту светловолосую...»
-Амалию, - помог евнух, и султан поправил его: «Амину». Кизляр-агаши сделал себе пометку. «Госпожу Амину я поселю в Топкапи. Она будет ждать распоряжений вашего султанского величества, - евнух склонил голову.
-А..., - он осторожно взглянул на Абдул-Меджида.
Тот улыбался, нежно, едва заметно. Султан стянул с длинного пальца перстень с бриллиантами. «Передай это ей, - велел Абдул-Меджид, - и готовьте мой катер. Я забираю госпожу Сальму на морскую прогулку. Жара спала. Накройте ужин, пусть будут музыканты..., - он все смотрел вниз, на пустое, мраморное возвышение.
-У госпожи Сальмы, - аккуратно заметил евнух, - непростой характер, ваше величество. Это может быть опасно. Все-таки вы ее увозите из дворца, мало ли что...
-Я понял, что непростой, - усмехнулся Абдул-Меджид: «У меня тоже, друг мой, не самый лучший. Мы с госпожой Сальмой этим схожи. Чтобы через два часа, - он взглянул на медленно клонящееся к закату небо, - все было готово. Я пока займусь делами».
Он потрепал евнуха по плечу и ушел. Кизляр-агаши, достав свой список, пробормотал: «Госпожа Сальма. Посмотрим, чем все это обернется»
Капитан Стивен Кроу до сих пор избегал смотреть на себя. Однако, когда его поселили в новом дворце, он попросил кизляра-агаши поставить в его комнатах зеркало.
-Надо привыкать, - горько усмехнулся Стивен, разглядывая свое отражение. Он был в простой, матросской, холщовой куртке и таких же брюках. Подойдя к окну, что выходило на Босфор, капитан закурил: «Почему они не отвечают? Ладно, дядя Мартин и Питер могут быть в разъездах, дядя Джон тоже, Юджиния в России, а остальные? Хватит здесь сидеть, надо возвращаться домой. Война еще идет, я там всегда понадоблюсь».