– Проверять нечего, – рассердился нарком, – прачка, умершая тринадцать лет назад. Наверняка, из крестьянской семьи, или дочь ссыльного, – он оправил габардиновую гимнастерку. От наркома пахло «Шипром». Он вспомнил: «Воронов тоже им пользуется».
Номер в гостинице «Москва» готовили к завтрашнему дню. Майор Воронов позвонил Горской. Женщина обещала приехать в ресторан на собственной машине. Ежов обрадовался. Теперь майор мог больше времени провести с техниками, оснащающими его микрофонами. Ежову было важно слышать разговор майора и Горской, хотя он подозревал, что в ресторане, танцуя, она не будет болтать о важных вещах.
– Все это останется на потом… – навестив «Москву», Ежов остался доволен. Отличный, двухкомнатный, с огромной кроватью, номер оснастили записывающей аппаратурой. Фотоаппараты были ни к чему, снимки Горской и майора для операции не требовались. Ежов велел поставить в рефрижератор шампанское, принести кавказской минеральной воды и не забыть о свежих фруктах. Воронов объяснил Горской, что живет в гостинице, как один из участников парада. У братьев имелась квартира на Фрунзенской, но рядом были соседи, что могло создать неудобства.
Он пришел в кабинет Слуцкого, на совещание, через четверть часа после начала. Горская, как обычно, выглядела отменно. Черные волосы она аккуратно уложила в тяжелый узел. Женщина откинулась в кресле, юбка обнажила круглое, обтянутое шелком колено. Длинные пальцы держали чашку с кофе. Речь шла об Испании. Слуцкий расхаживал у большой карты, обводя указкой линию фронта. Республиканцы пока стойко держались под Мадридом. Начальник иностранного отдела заметил:
– От колонн Дурутти, прибывших из Барселоны, остались жалкие сотни бойцов, что нам очень на руку. Необходимо провести чистку республиканской армии от всех… – Слуцкий поморщился, – поумовцев, анархистов. Они только дискредитируют идеалы коммунизма… – отпив кофе, Горская, спокойно, предложила:
– Организуем операцию, которая выставит ПОУМ в дурном свете перед испанцами. Например, – она почесала бровь карандашом, – передадим командирам батальонов ПОУМ ложные координаты важных военных объектов, удерживаемых националистами.
Женщина, на мгновение, задумалась:
– Скажем, штаба франкистской дивизии, или, даже, легиона «Кондор». На самом деле там будет монастырь, больница, или детский приют. Последнее лучше всего, – розовые губы улыбались. Слуцкий, весело, кивнул:
– Отлично, Анна Александровна. Все равно это дети франкистов, капиталистическое отродье. Замечательная идея. ПОУМ, после такого, никогда не отмоется. Провести артиллерийскую атаку по испанским сиротам… – Горская пожала стройными плечами:
– Комбинацию не я придумала, Абрам Аронович. Мой отец подобное делал, во время польского похода. Узнав, что поляки расстреливали монастыри и детские приюты, крестьяне переходили на сторону Красной Армии, – Ежов покуривал, рассматривая ее свежее лицо. На коленях у Горской лежали бумаги. Она опустила серые глаза, просматривая стопку.
Анна изучала расшифрованную радиограмму от генерала Котова, из Мадрида. Операция «Невидимка» была почти готова. Исполнение наметили на следующий год. «Невидимкой» в иностранном отделе называли похищение американской сторонницы Троцкого, Джульетты Пойнц. Женщину собирались привезти в Москву, для получения подробной информации о близких к изгнаннику людях. «Невидимка» была, всего лишь, малой частью «Утки», организации убийства Троцкого, но акции придавали большое значение. Пойнц должна была указать на тех, кому Троцкий доверял, кого пускали в его дом. Эйтингон уезжал в Нью-Йорк. Анна подозревала, что он отправится туда не один.
– Паук тоже будет в городе, – читала она, – он поможет в проведении акции.
Пауком окрестили агента НКВД в Вашингтоне. Анна понятия не имела, кто он такой. Она только могла, перебирать двенадцать имен, из списка, лежавшего в хранилище Салливана и Кромвелля. Среди двенадцати значился ее кузен Мэтью, и Меир Горовиц, тоже родственник. Кузен, по досье, работал в генеральном штабе, другой мистер Горовиц был агентом ФБР. Остальные десять человек тоже могли стать «Пауком». Среди них имелись офицеры, дипломаты, и журналисты.
– Кто угодно… – мучительно, размышляла Анна. В декабре ей надо было отправить очередное письмо в юридическую фирму. Вся корреспонденция, посылавшаяся из Советского Союза, за рубеж, перлюстрировалась, однако Анна была спокойна. До декабря она собиралась оказаться либо в Цюрихе, с мужем, либо во внутренней тюрьме НКВД. Письмо, так или иначе, все равно бы ушло в Нью-Йорк. За него Анна хотела купить жизнь дочери.