– Вы, Меир, тоже подумайте над подобными вещами. Вы не всегда будете оставаться вдалеке от событий в Европе… – Джон вскинул бровь: «Мне только сейчас пришло в голову, что японцы могут атаковать Калифорнию».
– Не позволим, – отрезал Меир, – у нас отличные базы в Тихом океане. Однако если японцы начнут воевать на два фронта, на море и на суше, с нашими странами, то нам придется высаживать войска в Азии, чтобы поддержать союзников… – Джон отозвался: «Сталин еще может объединиться с Гитлером. Хотя, судя по всему, Гитлер его водит за нос». Рыбу принесли на коричневой, оберточной, покрытой пятнами жира бумаге.
– Очень вкусная, – Меир облизал пальцы, – когда ты приедешь в Америку, я тебя свожу в одно местечко, на Брайтоне… – он вспомнил шум океана, запах соли, плетеную корзинку, с бутылками пива и картонными коробками.
Вывеску закусочной украшали звезды Давида. Мистер Гринблат с гордостью указывал на дату, конца прошлого века: «Почти пятьдесят лет на одном месте». В чаду и запахе раскаленного масла, колыхался захватанный пальцами сертификат кошерности заведения. Стойку осаждали ребята из Брайтона и Нижнего Ист-Сайда, в летних брюках, теннисных туфлях и легких рубашках-поло, со сдвинутыми на затылок кепками. Девушки в смелых платьицах, по колено, в открытых туфельках, щебетали у фонтана с крем-содой и кока-колой.
Ирена взяла большой стакан с молочным коктейлем, украшенный сладкой вишней. Губы у нее были тоже словно вишня, пухлые, сладкие. Они сидели на залитом вечерним солнцем, пустынном брайтонском пляже. Тяжелые локоны Ирены бились на ветру. Придержав подол платья, девушка скользнула к нему в руки:
– Я буду скучать, мой милый. Я люблю тебя, так люблю. Пожалуйста… – она легонько провела пальцами по его спине, нащупав старый, испанский шрам, – пожалуйста, будь осторожен… – Меир уверил Ирену, что никакой причины волноваться нет:
– Командировка в Лондон, – он прижался губами к пахнущей ванилью шее, – я плыву на американском корабле, мы нейтральная страна… – то же самое он сказал и отцу.
Доктор Горовиц ничего не ответил. Стоя над газовой плитой, он помешивал кофе в медном, арабской работы кувшинчике.
– Мама с папой привезли, когда мы на хупу Натана ездили… – отец смотрел в окно, на зеленую пену деревьев Центрального Парка, – кто мог знать, что все так обернется… – в Ньюпорте, отец добавил имя брата, и его жены к надгробию своих родителей. Доктор Горовиц оплатил чтение кадиша:
– Они девочки… – отец, с Меиром, стоял на семейном участке, – мы обязаны поминать дядю Натана. Сначала я, потом ты с Аароном… – Меир опустил два камня к могиле, белого мрамора:
– Много женщин было добродетельных, но ты превзошла всех… Правды, правды ищи… – он смотрел на знакомые с детства буквы, на имена бабушки и дедушки. Рав Джошуа Горовиц и его жена лежали рядом. К началу нынешнего века почти все кладбища отказались от разных рядов для мужчин и женщин:
– Меня могут расстрелять, – понял Меир, – в каком-нибудь лесу, или у стены тюрьмы. Аарон возит землю, из Иерусалима. Надо и мне взять, с собой… – он так и сделал. В портмоне лежал маленький, шелковый мешочек. Узнав, что племянницы живы, отец хотел поехать в Европу. Меир, рассудительно, сказал:
– Папа, тебе шестьдесят этим годом. Регина замужем, в Стокгольме… – получив телеграмму из Швеции, отец, растерянно, заметил:
– Он, конечно, не еврей, однако он семья. Ты говорил, что он достойный человек. Он обещает вывезти Хану, то есть Аннет, из Парижа…
– И вывезет, – подтвердил Меир
– Наримуне человек чести, папа. Я в этом убедился, – Меир не стал говорить, как и где. Он не делился с отцом подробностями работы:
– И ее дети будут евреями… – они с отцом сидели в гостиной, за кофе. Доктор Горовиц покрутил светловолосой, немного поседевшей головой. Отец указал на афишу фильма покойной сестры:
– Подумать только, я вспоминал, на кого мадемуазель Аржан похожа? Одно лицо… – Меир вспомнил гордо поднятую голову, четкий очерк носа, с заметной горбинкой, щеки цвета смуглого персика: «Одно лицо…». Аарон, из Харбина, написал, что сестры напоминают друг друга. Регина только была ниже ростом.
– Аарон и Эстер в маму, высокие… – потянувшись, Меир взял руку отца:
– Просто командировка в Лондон, папа. И дальше, немного… – замявшись, он твердо закончил: