Выбрать главу

Старший товарищ просмотрел документы:

– Хорошо, что ты проявил бдительность. Партия знала об Александре Даниловиче. Он был чистый, честнейший человек…, – Сталин выбил трубку, – он ничего не скрывал от своих товарищей. Скрывать нечего, – Иосиф Виссарионович пожал плечами, – мы интернационалисты, для партии такие вещи неважны.

Заклеил конверт, вернув его к другим документам, юноша больше ни с кем об этом не говорил.

– Сокол нам тоже сахар и чай привозил, – вспомнил молодой человек, – когда его именным оружием наградили. Маузер в сейфе остался, с табличкой, за подписью председателя Реввоенсовета Троцкого, – он потер чисто выбритый, упрямый подбородок: «Посмотрим, как все сложится».

Эйтингон, о дальнейшей судьбе Сокола, пока что, не распространялся.

В любом случае, его жена и дочь оставались в Москве. Юноша был уверен, что Сокол пойдет на многое, чтобы их спасти.

– Он отлично провел операцию «Паутина», – думал юноша, – но, может быть, он все делает по заданию троцкистского подполья. Ему нельзя доверять. Он слишком много времени провел за границей. Или это Кукушка? – услышав, как остановилась машина, он встрепенулся.

Невысокий, легкий юноша, с растрепанными, темными волосами, в круглых очках, захлопнув дверцу, вразвалочку направился к свободному столику. Из кармана пиджака торчал английский путеводитель по Испании. Молодой человек, на плохом испанском языке, обильно жестикулируя, заказал кофе. Он углубился в изучение карты города. На машине висели прокатные номера: «Все равно туристы приезжают, – подумал юноша, – войны не боятся».

С противоположной стороны площади раздался гудок. Расплатившись, молодой человек пошел к потрепанному форду. Эйтингон сидел за рулем, в неизменной, старой кепке. Начальника, черноволосого, кареглазого, все принимали за испанца. На подбородке генерала Котова красовался шрам, наводящий на мысли о ранении, полученном где-нибудь на энсьерро, беге от быков. Эйтингон тоже свободно владел испанским языком.

Он бросил молодому человеку на колени конверт:

– Полюбуйся. Мы его в Мадриде сфотографировали. Кажется, представитель наших берлинских коллег при штабе генерала Франко. Некий Максимилиан фон Рабе. Граф, между прочим, – смешливо добавил Эйтингон, виляя по узким улочкам арабского квартала.

– Тебе с ним предстоит работать. Надо будет попробовать хоть что-то о нем узнать…, – молодой человек рассматривал фото, сделанное в кафе. Немец, судя по всему, был лишь немного его старше, высокий, изящный, светловолосый, в отменно скроенном костюме.

– Истинный ариец, – Эйтингон прикусил зубами папиросу, – отправим радиограмму в Москву. Когда Сокол вернется, посидим, подумаем, как лучше подобраться к господину фон Рабе.

– А где Сокол? – молодой человек перебирал карточки, разглядывая фото безмятежными, синими глазами.

– Сокол встречается с зятем мэра Гранады, – объяснил Эйтингон.

– Человек с левыми симпатиями, кумир Испании. Люди к нему прислушиваются. Он должен выступить в поддержку Народного Фронта, в газетах. Сокол хорошо работает с интеллектуалами, – Эйтингон пощелкал пальцами, – он университет заканчивал, хоть и технический, – он зевнул:

– Шесть часов за рулем. Быстрее бы до квартиры добраться. Зятя зовут Федериго Гарсия Лорка, – Эйтингон сплюнул за окно. Форд остановился у невидного дома. Развернувшись, машина задом въехала в узкий двор: «Поэт. Слышал ты о нем?»

– Очень хороший, – одобрительно сказал Петр Воронов, засовывая в карман пиджака конверт с фотографиями. Закрыв деревянные ворота, юноша добавил, по-русски:

– Пойдемте, Наум Исаакович, я кофе сварю. Колбаса есть, сделаю яичницу.

– Не колбаса, а чоризо, – расхохотался Эйтингон. Они нырнули в прохладу беленого полуподвала.

Мистер Марк Хорвич путешествовал по Испании легально. У него имелась трехмесячная виза, выданная консульством в Лиссабоне, до попытки переворота, и бумага из Университета Саламанки. В справке говорилось, что сеньор Хорвич записан на курсы испанского языка, начинающиеся в сентябре.

Меир иногда, жалел, что не сможет остаться в стране подольше и действительно, выучить испанский. Он быстро схватывал. Меир теперь мог прочесть заголовки газет и объясниться в кафе. Для всех он был американским туристом, вооруженным стопкой путеводителей и неизменным фотоаппаратом Кодака.

В Лиссабоне они с Даллесом расстались. Мистер Аллен полетел в Швейцарию, организовывать, в Берне, базу Секретной Службы в Европе. Меиру велели получить визу, сесть на поезд и добраться до Мадрида. В столице его ждали.

На фотоаппарате красовалась наклейка фирмы Кодак, однако камера была, как усмехнулся Даллес, уникальной.

– Экспериментальный образец, – он подмигнул Меиру, – берегите его, Ягненок.

Аппарат делал отличные, четкие снимки с большого расстояния и даже в темноте. Задание оказалось простым. Мистеру Хорвичу предстояло собрать альбом, по словам Даллеса, интересных для правительства США людей. В Мадриде Меир работал с представителем Государственного, Департамента, скромным юношей, его возраста, отлично знавшим испанский язык.

– Я из Техаса, – пожал плечами новый знакомый, – я с детства на нем говорю.

Меир не знал, как, на самом деле, зовут коллегу. Он представился Фрэнком. Фрэнк водил Меира по городу, показывая кафе, где собирались журналисты и политики, здания министерств, парламента, редакции газет и офисы партий, Народного Фронта, Фаланги, анархистов, и сторонников реставрации монархии, карлистов.

Даллес приказал Меиру ни в коем случае не лезть на рожон. Меира даже не снабдили пистолетом, мистеру Хорвичу оружие было ни к чему. Он только смотрел, слушал и запоминал. Через две недели мистеру Хорвичу предстояло вернуться в Лиссабон, и сесть на американский корабль. В Вашингтоне, Меир приводил в порядок заметки, получал отпечатанные фотографии и делал доклад на совместном заседании представителей военного ведомства, государственного департамента и Бюро.

По словам Фрэнка, в столице ходили упорные слухи, что правительство разрешит создание интернациональных, добровольческих бригад. Гуляя по Мадриду, Меир иногда думал, что и сам бы, с удовольствием, записался в подобную бригаду.

– Аарон в Германии, – говорил он себе, – он выполняет долг порядочного человека, еврея. А я? Я тоже, – твердо напоминал себе юноша:

– Когда понадобится, я возьму оружие в руки, и буду бороться с нацизмом. Но, если можно обойтись без кровопролития…, – увидев афиши новой выставки Дали, Меир пошел в галерею. Смотря на странный квадрат, из человеческих рук и ног, на низкий, пустынный, жаркий горизонт Испании, Меир вспоминал «Расстрел повстанцев» Гойи, человека в белой рубашке, поднявшего руки, зло кричащего что-то в лица солдат.

Меир бы, с удовольствием, проводил в музеях целые дни, но Даллес разрешил ему только съездить в Саламанку и записаться на курсы. Улучив немного времени, Меир завернул в Толедо. Он бродил по улицам бывшего еврейского квартала, слушая звон колоколов, вдыхая жаркий ветер.

– Если можно добиться мира…, – повторял себе юноша, – то надо это сделать.

В Мадриде никто не обращал внимания на забавного, молодого американца, в круглых очках, с картой города и фотоаппаратом. Меир снимал церкви и достопримечательности, уличные сцены. Часто в кадр попадали люди, сидящие в кафе. У него набралось материала на три альбома. По вечерам они с Фрэнком встречались в каком-нибудь дешевом ресторане, где Меир передавал коллеге пленки. Он слушал разговоры за соседними столами, на немецком и французском языках. Юноша запоминал имена, заносил сведения в блокноты, аккуратно, как будто бы Меир еще трудился счетоводом в адвокатской конторе мистера Бирнбаума. Даллес говорил, что в Испании, после путча, соберутся представители немецкой, итальянской и советской разведок. В Вашингтоне, они собирались сличить фотографии Меира с имеющимися данными, и начать собирать досье.