За обедом они говорили о новостях. В Америке журналисты соревновались, кто быстрее совершит кругосветное путешествие, на самолете. Джон напомнил Питеру, что в Берлине ему нельзя будет даже пальцем пошевелить, для помощи евреям, или кузену Аарону. Юноша мрачно кивнул, Юджиния заметила:
– Мы постараемся сделать все, чтобы Британия приняла, хотя бы, тех несчастных, у кого здесь родственники имеются, – леди Кроу каждый день ездила в офис своего округа, в Уайтчепеле. Она составляла списки немецких евреев, со слов избирателей. Фамилии отправлялись в британское посольство, в Берлине, где люди получали визы на выезд в Лондон.
Джон шутил с Питером и Юджинией, но думал о данных Канарейки. Судя по всему, через три недели, ожидалось подписание секретного протокола об альянсе между Италией и Германией. Канарейка отправлялась в торговый отдел британского посольства в Токио. Лаура, как и ее отец, свободно владела японским языком.
– Она через Бомбей и Сингапур полетит, – понял Джон, – увидит Тессу…,
Доктор Тесса Вадия, ровесница Лауры, работала в детской благотворительной клинике, основанной ее бабушкой и дедушкой. В Бомбее докторов Вадия называли святыми. Джон, вслух сказал:
– Интересно, когда Элизу и Виллема канонизируют? Они блаженными признаны. Надо у Джованни спросить…, – Юджиния улыбнулась: «Это дело долгое, мне кажется».
Джон помнил, как они танцевали на первом балу Юджинии. Он тогда был помолвлен, с дочерью герцога Девонширского.
– Восемнадцать лет ей исполнилось, – подумал Джон, – а мне двадцать четыре. Я обвенчался, Михаил приехал, из России…, – герцог всегда давал матери и сыну попрощаться наедине. Питер уезжал на рассвете, а герцог с Юджинией, обычно, ложились отдохнуть.
Джон покуривал, на заднем крыльце, глядя на серую, влажную, дымку, над аэродромом. Дугласы прогревали моторы. Он услышал шорох шин, сзади раздались легкие шаги. Запахло сандалом. Леди Кроу всегда пользовалась мужской эссенцией. На белых щеках Джон заметил следы от слез. Опустившись рядом, Юджиния забрала у него папиросу.
Она курила, глядя прямо перед собой. Джон, наконец, сказал:
– Все с ним будет хорошо. Он твой сын, сын Михаила. Он справится. Марш фашистов, в твоем избирательном округе, не закончится кровопролитием, я обещаю. Питер мне рассказал о планах. Мы подготовимся…, – коснувшись ее руки, герцог, сам того не ожидая, вздрогнул. Юджиния прижалась щекой к его плечу:
– Только бы они все были счастливы…, Джон, – герцог увидел темные тени под лазоревыми глазами, – а если начнется война…
– Не начнется…, – длинные ресницы дрожали. Дуглас за оградой аэродрома, взревел, набирая скорость. Джон поцеловал опущенные, мокрые веки:
– Не начнется, Юджиния. Юджиния…, – она скользнула ему в руки, всхлипнув:
– Джон, давно, так давно…, – каштановые волосы щекотали ему губы. Краем глаза Джон увидел дуглас, несущийся над полем. Самолет уходил в низкое небо, пробивая пелену туч, исчезая в густом, холодном, северном тумане.
Кембридж
За окнами лаборатории моросил мелкий, надоедливый осенний дождь. На большом столе, среди стопок аккуратно сложенных бумаг, стояли старые, корабельные часы. Девушка в холщовом халате, с коротко стрижеными, рыжими волосами, перевернула колбу. Медленно падали белые песчинки. Под глазами цвета жженого сахара виднелись темные круги. Тонкие, хрупкие пальцы, покрывали чернильные пятна.
– Поставь подпись, – мужчина оторвался от документа, подсунув бумагу девушке, – патент, по праву, должен стать и твоим, Констанца.
Она помотала головой:
– Идея твоя, Лео. Я просто отвечала за эксперименты. Втайне от Крокодила, – тонкие губы, неожиданно, улыбнулись. Девушка заговорила, подражая голосу Резерфорда:
– Каждый, надеющийся, что преобразования атомных ядер станут источником энергии, исповедует вздор, господа!
Она хихикнула:
– Нет, Лео, мысль о цепной ядерной реакции принадлежит тебе. Я была на подхвате, – повертев часы с барка Амундсена, Констанца решительно вернула колбу на место. Подписавшись, Лео Силард хмуро заметил:
– Патент я отсылаю в Адмиралтейство, так безопаснее. Ферми, – неожиданно прибавил Силард, – зовет меня в Италию, – он почесал преждевременно поседевший висок.
Констанца внимательно читала патент, кусая кончик карандаша:
– В Италии, Лео, скоро случится то же самое, что и в Германии. Лучше езжай к Бору, в Копенгаген, а еще лучше, – Констанца исправила какие-то строчки, – в Америку. У Ферми жена еврейка, его в покое не оставят. И тебя не оставят, тебя из Берлинского университета уволили, – Силард, угрюмо, молчал, глядя за окно. Констанца, рассудительно, сказала:
– Лео, Гитлер может запретить евреям выезд за границу. Ты хочешь этого дождаться? Хочешь угодить в тюрьму и работать под охраной штурмовиков, на благо государства, лишившего тебя гражданства?
Вернув Силарду бумаги, девушка нашла на столе папиросы:
– Я, по их законам, тоже еврейка. Моя бабушка была еврейка. Или пусть, Крокодил ходатайствует за тебя, – оживилась Констанца, закуривая, – ты гениальный физик. Я уверена, что тебе разрешат остаться в Англии…, – посмотрев на лицо Силарда, она спохватилась:
– Прости. Тебе надо семью вывезти из Германии. Я уверена, – вздохнула Констанца, – что безумие скоро закончится, Лео.
Крокодил болел, Констанца и Силард наблюдали за его экспериментами. Ничего не афишируя, они вели и свои. Ученые пытались определить скорость управляемой цепной реакции, необходимую для извлечения из процесса распада атомов энергии. При Крокодиле Констанца, благоразумно, не упоминала о таких идеях. Резерфорд, решительно, отметал возможность подобного, называя эксперименты бессмысленной тратой времени и денег. Сидя за лабораторным столом, Констанца смотрела на стрелку часов. Большая часть работы состояла в ожидании. Кузина Тони давно прекратила интересоваться опытами Констанцы.
Они с Тони делили комнаты. Констанца, однажды, сказала:
– Я не делаю ничего интересного, Тони. У меня есть некие, – девушка пощелкала пальцами, – приборы. Внутрь помещаются материалы…
– Радиоактивные, – прервала ее Тони. Устроив ноги на столе, девушка просматривала черновик статьи. Кузина, дома, всегда носила брюки. Констанца, мимолетно, подумала:
– Ей идет мужская одежда. Она высокая, стройная…, – сама Констанца едва переросла, пять футов. Она тоже была стройной.
– Костлявой, – мрачно поправила себя Констанца, – с кривыми зубами, и маленькими глазками.
У леди Холланд, были большие, красивые, глаза, прозрачной, чистой голубизны.
– Радиоактивные, – согласилась Констанца, – но со времен Марии Кюри и бабушки Люси много воды утекло. Они тогда совсем не разбирались во влиянии новых элементов на здоровье человека. Ставили эксперименты, что называется, голыми руками. Все изменилось, – Констанца затянулась папироской:
– Материалы обрабатываются. Мы снимаем показания приборов, обсчитываем результаты. Либо наша гипотеза подтверждается, либо нет…, – девушка усмехнулась: «Если подтверждается, мы готовим статью, публикуемся…»
– Получаем Нобелевскую премию…, – весело встряла Тони.
Констанца покраснела:
– Мне до такого далеко, и не в премиях дело. Статью печатают, мы получаем критические отзывы, повторяем эксперимент. То же самое происходит, если гипотеза оказывается неверной. Я, большую часть времени, провожу за столом, за бумагами…, – она посмотрела куда-то вдаль:
– В точности как Джон.
Кузен занимался математикой, и часто помогал Констанце с вычислениями. Девушка вспомнила голубые глаза, коротко стриженые, светлые волосы, загорелое лицо. Джон был капитаном сборной по гребле и много времени проводил на воде.
– Оставь, – Констанца посмотрела на острые колени в простых чулках, – он твой кузен. Он будущий герцог, а ты бесприданница, и уродина, – Констанца иногда думала, что природа ошиблась и наделила ее старшего брата красотой, предназначавшейся ей. В Бога она не верила.