– Они помнят отца, и Павел тоже. Я совсем ничего не помню, только жару, шум моря, солнце… – еще она помнила смрад темного лаза, угрожающее ворчание, соленый запах крови. София никому не говорила о своих снах:
– Мне все чудится. Я жила в южном санатории, а потом меня привезли сюда… – девочка плохо помнила, что с ней было раньше. Из-за болезни она пила таблетки. София ни на что не жаловалась, но аккуратно проглатывала белые шарики:
– Мне никто не говорит, чем я болею, – поняла девочка, – таблетки мне стали давать, когда я приехала в Пермь. Или еще раньше… – она нахмурилась, – не помню…
Ей казалось, что она всегда делила просторную спальню с младшим Левиным, своим ровесником. Перед сном София сидела на кровати Ани или Нади, заплетая девочкам косы, подставляя свою, всегда немного всклокоченную голову, под расчески близняшек. Мопсы уютно сопели в ногах, пахло пастилой и свежим чаем.
София просила:
– Спойте мне песню, про девочку, что словно цветочек… – ей казалось странным, что она помнит слова:
– Мои родители русские, а колыбельная на белорусском языке. Но, может быть, мне ее пели в яслях или санатории… – Аня или Надя прижимались щекой к ее щеке:
– Ты тоже наш цветочек… – София смущалась:
– Бросьте. Вы красивые, а я неуклюжая, у меня большие ноги… – Аня повертела длинной, изящной ступней:
– У нас тоже не маленькие, как у нашей мамы… – София видела снимки матери близняшек:
– Она словно королева, – зачарованно думала девочка, – Аня с Надей тоже такими растут. Жалко, что им никак не сфотографироваться, например, для «Пионерской правды» … – в интернате получали газеты и журналы с большой земли, как выражались старшие девочки:
– Здесь тоже зона, – однажды, невесело, сказала Надя, – только с телевизорами и бассейном… – София подумала:
– Мы видим страну только в кино. Инструктор говорит, что я могла бы стать спортсменкой, получать медали, как на Олимпиаде. Женщины не занимаются борьбой, но в стрельбе у меня тоже отличные результаты… – Софию обучали самбо, она преуспевала в тире. Близняшки любили только плавание и волейбол:
– И танцы, но только Надя. Аня предпочитает рисовать… – старшая Левина, с Павлом, нагнала их на поляне, ведущей к зданию интерната. Сняв ушанку, темного соболя, мальчик сбил с меха легкий снежок:
– Там не просто дуб, Надя, а замерзший родник, среди корней. Мы видели заледеневшую лягушку… – Надя, брезгливо, скривилась:
– Надеюсь, ты не потащишь ее домой… – Аня вздернула бровь:
– Он хотел. Но я проследила, карманы у него пустые… – Павел возвращался с прогулок с кучей лесного хлама. Летом мальчик приносил в комнаты букеты цветов:
– Он всегда рисует, – подумала София, – как Аня. У меня рисовать не получается, но с языками я справляюсь… – в прошлом году София пошла в первый класс, вместе с Павлом:
– То есть в первую группу… – она задумалась, – интересно, мы останемся здесь до конца школы, или нас куда-нибудь переведут? Не хотелось бы разлучаться с близняшками и Павлом, мы словно семья… – быстрая рука сунула за воротник ее дубленой курточки что-то холодное. София взвизгнула, помотав коротко стриженой, золотистой головой. Вязаная шапка упала на снег, Павел усмехнулся:
– Стоит, ворон ловит. Пошли… – он подтолкнул девочку, – на полдник обещали оладьи, а потом начнем украшать елку… – вчера охранники привезли в интернат пышное дерево:
– Наверное, где-то на территории срубили, – сказала Аня, – она здесь больше, чем в Перми, но, все равно, и отсюда не убежать. И нас сразу найдут, мы без денег и документов… – София хмыкнула:
– Да и куда бежать? Мы сироты, надо быть благодарными стране за заботу о нас… – близняшки остановились в конце аллеи, ведущей к интернату:
– Начальство какое-то приехало, – мрачно заметила Аня, – интересно, по чью душу… – у каменных ступеней портика стояла черная «Победа».
Холеная рука зашелестела тонкой бумагой в папке, серого картона. Блеснул золотой перстень, длинные пальцы хирурга вытащили на свет бланки анализов:
– Судя по датам, это последние данные… – в речи визитера слышался акцент. Начальник медицинской части интерната предпочел не интересоваться происхождением гостя. Приняв от майора накрахмаленный до синевы халат, посетитель небрежно набросил его на широкие плечи, в безукоризненном костюме:
– Немец, что ли… – подумал офицер, – может быть, он из ученых, привезенных в СССР в счет репараций, так сказать. В лицо я его не узнаю, но откуда мне разбираться в тамошних профессорах…