– Например, к Волкову, о котором мы ничего не знаем, – сердито понял Саша, – даже где он живет, и есть ли у него семья… – бывший уголовник отличался большой осторожностью в делах.
Саша любезно подал Моцарту чашку кофе:
– Генрик, – добродушно сказал Скорпион, – я вас понимаю. Но, видите ли, товарищ Фейгельман… – он повертел письмо, – Дора, советская девушка. Советское воспитание не похоже на западное. Наши девушки не выпрашивают подачек у мужчин, не становятся содержанками богачей. Как писал товарищ Маяковский, у советских собственная гордость. Не волнуйтесь… – он потрепал Моцарта по плечу, – ваш ребенок вырастет гражданином СССР, плотью от плоти трудового народа. Товарищ Фейгельман живет на Дальнем Востоке. Она закончит музыкальное училище, станет преподавать в новом городе. В Советском Союзе нет дискриминации или предрассудков. Ваш ребенок получит рабочую профессию, например, нефтяника. Он будет героически осваивать Сибирь и Заполярье… – по лицу маэстро Саша видел, что он не отпустит свое потомство ни в какую Сибирь:
– Музыкант был хорошим отцом, и Моцарт такой же, – подумал Скорпион, – то есть он не отец, но какая разница? Если ребенок родится рыжим, Куколка навешает ему лапши на уши… – он подытожил:
– Товарищ Фейгельман приняла достойное советской девушки решение, Генрик. Надо уважать ее выбор… – Авербах умоляюще сказал:
– Но если бы мы встретились, я бы ее уговорил. Я бы объяснил, что, я, как отец, должен участвовать в жизни моего ребенка… – Саша понял:
– Он чуть не плачет. Еще немного, и он решит остаться в СССР, где он нам совсем не нужен… – Скорпион помолчал:
– Мы попробуем вам помочь, Генрик. Но помогите и вы нам… – щелкнул замок портфеля. Моцарт приложил руку к сердцу:
– Все, что угодно, товарищ Матвеев. Любые концерты, хоть за Полярным Кругом, любая ваша просьба будет выполнена… – Саша вытащил на свет неприметную папку:
– В филармонии я работаю на общественных началах… – серые глаза спокойно взглянули на Авербаха, – я хочу поговорить о вашем покойном отце, Генрик.
В тусклом свете сумрачного дня Гварнери, лежащий рядом с рукой Генрика, переливался бронзовыми искорками. Авербах легонько погладил струны. Скрипка ожила, отозвавшись грустным тоном.
Тупица тонул в глубине мягкого дивана. Сбросив на ковер ноты, он водрузил на грудь тяжелую янтарную пепельницу. Время на дворе стояло послеобеденное, но в номере было темно. Генрик затянулся сигарой:
– Я не открыл шторы, но даже бы если и открыл, то никакой разницы бы не заметил… – за окном «Центральной» ветер нес по улице мокрый снег, трепал кумачовый лозунг с призывом трудящимся встать на ударную вахту в честь приближающегося съезда партии.
Авербах не хотел подниматься с дивана, складывать чемоданы и саквояжи, звонить свояку в Академгородок:
– Самолет в Москву отправляется вечером… – голос скрипки плыл по комнате, – оттуда мы летим в Вену, где меня ждет Адель… – Генрик поморщился, отгоняя мысли о жене:
– Я сейчас не могу думать ни о ком другом, кроме папы… – понял он. Перед глазами Генрика встало кладбище на Масличной Горе, надгробный камень серого гранита:
– Здесь покоится Самуил, сын Цви-Гирша. Да будет душа его завязана в узел вечной жизни… – еврейское имя Генрик получил в честь покойного деда, первой скрипки варшавской оперы:
– Папа рассказывал, что наш предок играл в оркестре на первом представлении оперы, когда ее только открыли, в царствование императора Николая Первого… – он стряхнул пепел, – все Авербахи всегда были музыкантами… – Генрик не ходил на похороны отца:
– Я лежал в госпитале, оправляясь от ранения, – вздохнул он, – и меня бы все равно не пустили на кладбище. В Иерусалиме такое не принято, дети стоят за оградой. Хотя рав Левин провел Фриду и Моше на похороны тети Эстер… – ему захотелось, как во время скитаний с партизанским отрядом, услышать ласковый голос пани Штерны:
– Она приходила к детям по вечерам, пела песни на идиш. Эту колыбельную она тоже пела… – покойный Тигр уютно сопел под боком мальчика, Генрик гладил мягкую шерстку:
– Спи, мой хороший. Мы с тобой увидим Израиль, папа меня опять найдет… – Тупица отлично помнил почерк отца:
– Товарищ Матвеев показал мне подлинники документов… – он закрыл глаза, – папа сам выбрал сотрудничество с СССР, как он пишет в заявлении… – Генрик зашевелил губами: