– Из чувства лояльности, – понял Саша, – его жена инвалид, она ходит с тростью. Ничего, сейчас он быстро забудет о своей калеке… – Сабину Майер-Эйриксен в папках звали именно так. Жену Моцарта именовали Сойкой:
– Надо было дать ей кличку Сорока, – смешливо подумал Саша, – на фотографиях она вечно обвешана драгоценностями. Хотя сороки не поют… – он лениво листал сентябрьский номер американского Life:
– Баловни музыкального Олимпа на новой вилле. Репортаж из Израиля. Дважды лауреат премии «Эмми», маэстро Генрик Авербах и его очаровательная жена Адель… – на вкус Саши, Сойка была слишком пышновата:
– Не то, что Надежда Наумовна… – он перевернул страницу, – она может позировать для журналов, как дочка Ягненка…
Мисс Еву Горовиц сняли в светской хронике, рядом с, как выразился журнал, восходящей звездой американской сцены. Восходящая звезда, ниже мисс Евы на две головы, носила черное, на грани пристойности вечернее платье. Истощенные ключицы торчали из низкого выреза, костлявые ноги балансировали на острых, опасных даже на вид шпильках. Темные локоны девушки перепутал творческий, как подумал Саша, беспорядок. По словам газетчика, Хана Дате с осени начала играть в театрах Нью-Йорка:
– Мисс Дате имеет огромный успех в пьесе Сэмюеля Беккета «Счастливые дни», – писал журналист, – билеты раскуплены вплоть до Рождества. Ходят слухи о голливудском контракте для актрисы… – помня гамбургское выступление мисс Дате, Саша сомневался, что она придется ко двору в Голливуде:
– Она слишком необычна для кино, для обыденных вкусов. Она живет своим искусством, не обращая внимания на публику… – судя по фото, мисс Дате не обращала внимания и на еще одного знакомца Саши:
– Я еще в Гамбурге понял, что он пришел в кабаре только ради Ханы, – хмыкнул Скорпион, – он и в Нью-Йорк ради нее не поленился приехать… – адвокат Фридрих Краузе носил отлично пошитый смокинг. Немца сфотографировали с пышным букетом цветов:
– Ничего ему не светит, – решил Саша, – мисс Дате не купишь деньгами или ухаживанием. Честно говоря, я не уверен, что ее вообще чем-то можно купить… – он, тем не менее, подумал, что Краузе, с его связями и амбициями, может оказаться полезным СССР:
– Это потом, сейчас у нас идут две большие операции. Кстати, мне надо связаться с Драконом, напомнить о своем существовании… – агентов, тем более новых, не полагалось выпускать из поля зрения.
Саша не собирался опять тащиться в Конго, однако Дракону можно и нужно было отправить длинное, теплое письмо:
– Он должен привыкнуть ко мне, считать своим другом. Надежда Наумовна, то есть Дора… – Саша усмехнулся, – тоже ко мне привыкнет… – имя в новом паспорте, выданном в Биробиджане, девушке дали аккуратно, помня о покойной матери маэстро Авербаха. Дора Фейгельман родилась в разгар войны, в сорок третьем году:
– Птичка, если на идиш, – хмыкнул Саша, – соловей, можно сказать. Военная сирота, совершеннолетняя, комар носа не подточит. Моцарт перед ней не устоит, да и кто бы устоял…
На белоснежном плече девушки поблескивали капельки воды. Изящно нагнувшись, она взяла с шезлонга шелковое полотенце. Темные волосы скрылись под небрежно намотанным, высоким тюрбаном:
– Осанка у нее царская, – Саша провел рукой по гладкой коже ее бедра, – если бы у нее были фиалковые глаза, она бы как две капли воды походила на Элизабет Тейлор… – он указал на прислоненную к шезлонгу гитару:
– Сыграйте мне, Надежда Наумовна… – Куколка смотрела на него сверху вниз, – у вас хорошо выходит песня из нового фильма…
Вчера они с Куколкой смотрели «Завтрак у Тиффани». Надежда Наумовна подхватила мелодию со слуха. Саша помнил низкий голос девушки:
– Moon River, wider than a mile,
I’m crossing you in style some day.
Oh, dream maker, you heart breaker,
wherever you’re going, I’m going your way….
Он протянул Куколке гитару:
– Это вы споете доктору Эйриксену, Инге, моя дорогая… – девушка отвела рукой гриф. Темные глаза сверкнули холодом:
– Пленившие нас требовали от нас песней, притеснители наши – веселья. Как нам петь песнь Господню на земле чужой… – раздув ноздри, Куколка с треском захлопнула за собой дверь коттеджа.
Институт проблем человеческого организма помещался за уединенным поворотом, почти незаметным с главного шоссе, ведущего из Новосибирска в Академгородок.
Шофер припарковал кремовую «Волгу» у гранитных ступеней, ведущих к стеклянному кубу вестибюля. Здание пахло новизной. Господин Ким, директор института, доктор медицины и член-корреспондент Академии Наук, как значилось на его визитке, извинился перед Генриком за отсутствие табличек. Белый, накрахмаленный халат развевался за облаченными в профессорский твид плечами: