Время шло к 17.00. Наступил решающий момент. Пехота и артиллерия союзников открыли по туркам сильный огонь из всех орудий и мушкетов. Лавина снарядов обрушилась на позиции врага, вызвав замешательство в его рядах. Под прикрытием огня начала готовиться к наступлению конница союзников. Гетман Яблоновский подъехал к королю. «Пусть мои гусары рассеют эти ряды!» — воскликнул он. «Пусть и королевские поскачут!» — ответил Собеский{81}.
Гусары были уже готовы. Король вызвал к себе лидского и кшепицкого старосту Мончыньского и приказал идти с полком и захватить шатры визиря. Через минуту Ян III появился перед тяжелой кавалерией и, взмахнув жезлом, воскликнул: «Вперед во имя Господа!».
По этому сигналу наклонились вперед копья, а руки наездников крепко вцепились в узду своих коней, направляя их в самую гущу турецких рядов. Во главе тяжелой кавалерии мчался король Ян III, а при нем — гусарская хоругвь королевича Александра под командой поручника Зигмунта Збешховского. При звуках войсковой музыки «сам (король) поскакал так решительно, что быстрее gregarium juz agebat militem (чем обычный воин), и если до этого consilio (советом), то сейчас exemplo (примером) всех вдохновляя»{82}.
Подведя конницу к турецким позициям, Ян III остановился и вместе со своим штабом наблюдал за атакой. Тяжелая конница постепенно набирала скорость, а приблизившись к неприятелю, перешла в карьер и понеслась в бой как ураган. За нею с горы спустились панцирные хоругви и легкая кавалерия австрийцев и немцев. В течение нескольких минут на турецкое войско обрушилась почти 20-тысячная конница, в том числе 2500 гусар. Такой атаки Европа в своей истории еще не видела! Ни к чему оказался огонь турецких орудий и мушкетов. Удар был такой стремительный, что янычары и османские артиллеристы успели сделать только один залп. Через минуту конники союзников стремительно ворвались на турецкие позиции. Мчавшиеся впереди гусары схватились с сипахами насмерть, только у двадцати крылатых польских наездников остались целыми копья. Под натиском внезапной атаки союзников турецкие ряды лопнули как мыльный пузырь, а толпы мусульманских солдат в панике бросились бежать.
В середине боевых порядков еще держались отряды великого визиря, отделенные оврагом от войск союзников. «Участок в центре, на котором стоял пресветлейший сердар, оказался чем-то вроде бастиона или вершины, — писал Джебеджи-Хасан-Эсири. — (Великий визирь) приказал сыпать настоящий град ядер и пуль из пушек, мушкетов и ружей, но гяуры штурмовали и подходили с большой осмотрительностью. Когда приблизились они и собирались перейти через овраг на нашу сторону, бросились на них с воем, а положив многих на месте, отбросили назад. Однако же на нашей стороне против конницы стоял только один-единственный ряд пехоты, а когда гяуры сломали участок Ибрагим-паши (т.е. правый турецкий фланг. — Л.П.), она тоже бросила свое место и толпами побежала. При виде этого отступили и простые воины кавалерии, и левенды. При святом знамени остались тогда кроме военачальников, членов дивана и службы (сердара) очень немного простых воинов и левендов, а пехота и конница гяуров, занимающая пространство, вдоль и вширь равное почти часу дороги, подплывала и подходила, будто саранча. Потому все войско собралось тогда при святом знамени, но от (каждых) двадцати подчиненных (сердара) не осталось при нем (даже) пяти, потому как все бросили его и ушли. Всего при святом знамени осталось только пять или шесть тысяч человек»{83}.
Вскоре, взломав фланги турецкой армии, конница союзников ворвалась с обеих сторон в ряды гвардии Кара-Мустафы. Святое знамя Пророка оказалось в опасности. Уже тянулись к нему руки польских и немецких конников, но в этот момент подскочили на помощь татары Хаджи-Гирея. Крымский султан во главе своих воинов «разъединил рвущихся к знамени посланника Аллаха осужденных на вечные муки поляков и немцев в самой их середине, а потом часть из них отдал на корм окровавленный сабле». Таким образом татары спасли святое знамя, благодаря чему вскоре Хаджи-Гирей был поставлен ханом на место лишенного трона Мюрад-Гирея.