Тетя говорит с ним о его матери. Та ведь мало хорошего в жизни видела.
— Ты же видишь, какая она грустная. Она на фабрике работает, и никого-то у нее нет, кроме этого идиота.
— А как же ты?
— Мы были из бедной семьи. Отец работал поденщиком у крестьян. Спился в конце концов. Мы обе рано остались без родителей. Воспитала нас одна из родственниц. Мы дома работали, вязали и шили на соседей. Я помню, как на ярмарке я и она выиграли в лотерею по короне принцессы из посеребренной бумаги. С зубцами, на которые были наклеены фальшивые драгоценные камни. Ни о чем подобно мы и мечтать не смели! — Мне повезло, и я потом смогла учиться в торговом колледже. — Тетя медленно убрала прядь волос со лба. — Все всегда выходит по-другому…
Лейтомерицкого, своего отца, Альфред почти не видел. Тот часто передавал ему привет, передавал через тетю маленькие подарки, а иногда и некоторую сумму денег, но он был очень занят, времени у него было в обрез, как объясняла тетя.
После того памятного обеда, во время которого тетя и Лейтомерицкий открылись ему, между Альфредом и тетей Викторией, как он по-прежнему ее называл, несмотря на ее робкие попытки приучить его к другому, еще случались минуты ничем не затуманенного согласия и счастья, но в общем и целом все теперь изменилось. Времена безоблачной радости и любви без всяких околичностей прошли навсегда: теперь Виктория всячески наставляла Альфреда, давала ему советы, диктовала правила или сетовала на его поведение.
Иногда, как представлялось Альфреду, тете надоедала ее новая роль. Она, казалось, страдала от того, что теперь она ему мать, а не хорошая подруга, как раньше. Ему чудилось, будто из глубины ее души слышен вздох сожаления, слышен подавляемый, всячески скрываемый стон, из самой глубины, когда она, подняв вдруг глаза, понимала, что нечаянно и неизбежно ссорится с ним. И тогда она целовала его крепко-крепко, как возлюбленная, правда, только в лоб и в щеку.
Альфред и Георг отправляются на рекогносцировку прилегающей местности. Они углубляют познания, приобретаемые в университете, весьма практическим способом: вскоре они до мелочей изучили квартал вокруг Терезиенгассе, исходили пешком весь город, а вечерами шли бродить по тенистым улицам коттеджного квартала.
От их общежития на Терезиенгассе до роскошных вилл было просто рукой подать. Только миновать небольшую ложбину по Верингерштрассе, шумно и деловито устремляющейся в сторону центра.
Одна из вилл понравилась Георгу больше всего, и он теперь частенько гуляет в коттеджном квартале сам по себе. Дом этот понравился ему не только потому, что он такой красивый и импозантный, хотя в нем соединилось и то и другое. Вот она, эта вилла, там, наверху, на небольшом холме: вилла Вольбрук!
Госпожа профессор Вольбрук, так обычно обращаются к хозяйке дома, души не чает в своем супруге. Однако ее молодое тело с его потайными уголками, для особого дела предназначенными, чувствует себя по-настоящему, на всю катушку не дома, а в гостиницах, в известных своей дурной славой районах города, к примеру, на Вайнтраубенгассе и на Новарагассе, неподалеку от Пратера, где ее знают как постоянную клиентку и где она появляется каждый раз с новыми кавалерами. Ее возбуждает сама возможность быстро подцепить незнакомого мужчину. Представители фирм, торговые агенты, банковские служащие, даже простые рабочие составляют ее подвижное окружение.
Разумеется, Георгу об этом ничего не было известно. Однажды, в одно прекрасное утро, по дороге к смотровой башне, возвышающейся над парком Тюркеншанц, он увидел Клару, дочь Вольбрюка, выходящую из ворот виллы, скорей всего, идущую в гимназию, опаздывающую и потому очень спешащую. Она на ходу пыталась застегнуть туго набитый школьный портфель, и Георг едва удержался, чтобы не подойти к ней и не предложить свою помощь. С той поры и с того момента Георг предпочитал виллу Вольбрюков всем остальным виллам в квартале.
В фойе венского Концертного дома уже прозвучал третий звонок, и в нем остались лишь редкие зрители, еще толпившиеся у гардероба. Лампы в фойе, свет которых отражался в гладком каменном полу — как раз из-за образовавшейся пустоты и словно бы увеличившихся размеров помещения, как показалось Георгу, в ожидании застывшему у входных дверей, засияли еще ярче.
Придет! Не придет! — Настроение его менялось, как колеблется колос на ветру, как меняет направление флюгер на башне. — Клара его бросила!