Пришла советская стюардесса и пригласила на посадку, лететь в Будапешт. И опять они взлетали, повисая в воздухе, и с грохотом приземлялись, неслись, дребезжа, по дорожке, и багажные отделения открывались, и стюардессы бежали их закрыть, втискивая багаж обратно.
Когда они выходили из самолета, все стюардессы пожелали им счастья и посмотрели на них, немного сожалея. И увидев их группу уже в зале ожидания — они все толпились около экрана, на котором давали время посадки и номер отсека, — советские стюардессы помахали им руками, поулыбались бывшим советским и ушли, катя свои маленькие чемоданчики на специальных складных колясочках. И все бывшие советские никому больше не принадлежали как бы. Уже никто не придет за ними, следить не будет и не подскажет, куда им идти и когда. На Вену самолет был австрийский.
Судья с девушкой внимательней всех следили за экраном. И время от времени судья вскрикивал: «Вот он! Нет… Наш!.. А?» Девушка смеялась, хотя тоже вздрагивала при смене цифр и названий городов на экране. Потом она все-таки пошла и купила себе пачку сигарет. Кроме «Мальборо» она любила «Кент». И в табачном магазине ее спросили — какие, нормальные или длинные? И она, не задумываясь, сказала: «Лонг, плиз». Так она и курила потом годами, уже в Америке, «Кент лонг». Надо же? Привычка с Будапешта…
Когда на экране появились цифры их рейса, все засуетились и стали ждать номер ворот, к которым идти на посадку. Вот о них объявил судья, и все очень поспешно пошли. Все шли и внутренним голосом успокаивали себя: «Ну что я тороплюсь… не улетят без меня… еще столько времени есть…» Но пульс под ложечкой — сразу много пульсов под многими ложечками, — он стучал сильно и учащенно и громко отдавал в голову: «Быстрее, быстрее, быстрее!» Все спешили и в то же время понимали свою наивность и глупость и улыбались друг другу, поторапливая. «Ну, что же вы… Давайте же… Мариночка, Владика за руку держи, пожалуйста… Люд! Не отставай же, а? А те-то, те, скрипичные, где они? Давайте же!.. Пожилые! Старушка!.. Да мы уж за вами… Вы же возьмите его под руку…»
Австрийский самолет на Вену — это уже была заграница. Потому что это был какой-то необыкновенный самолет. И стюардессы австрийские встречали автобус, подвозивший пассажиров к самолету, и еще издалека, совсем издали, улыбались. Постоянно говорили «биттешон» и улыбались. Еще «гудафтенун» и улыбались. А пассажиры были в основном мужчины в костюмах и с маленькими чемоданчиками, с атташе-кейсами или с портфелями, как у девушки. Потому что ее портфель был немецким, от мужа еще остался. Мужчины же даже не были похожи на пассажиров — скорее на каких-то деловых людей, просто перелетающих но делу. Никак не реагирующих ни на стюардесс, ни на самолет. Вернее, принимающих все как привычное и должное.
Вот стюардессы усадили всех и стали разносить корзиночки с конфетами, а другие, следом же, пакетики с влажными салфетками. А бывшие советские, они, как всегда, все брали горстями. Стюардессы так же улыбались. Но одинокой девушке было неловко. И она видела, что и жене хоккейного тоже неудобно — она взяла только две конфетки. Они были шоколадные, как грецкие орешки в фольге, с портретиками Моцарта. И эти конфеты, конечно, были куда шикарнее советских мятных леденцов, но девушка подумала, что они никак не предотвратят тошноту, а скорее наоборот. Но, наверное, здесь уже ни у кого тошноты не бывало, привычное дело было для этих пассажиров — летать.